Почему мы уезжаем из Крыма? Странно, но этот вопрос как-то не мучает самих крымчан, перебравшихся на материк подальше от русского морока. Уехали – и все. Так надо было. По-другому не смогли.
Но все-таки глубинная, обоснованная причина массового исхода десятков тысяч крымчан должна же быть? По различным данным на Большую землю из Крыма перебрались от сорока до более чем ста тысяч человек. И это только в Украину, а ведь многие уехали вообще подальше – в Европу, США, Канаду.
Вот, к примеру, формальное, рассчитанное на «ватного» обывателя объяснение еще более массового переселения в центральную Украину жителей Донецка и Луганска найти легче легкого. Там – война, и этим все сказано. Люди бегут от смертельной опасности, спасают свои семьи. И хотя полно людей, покинувших Донбасс по тем же неясным причинам, что и крымчане, они все тоже автоматически зачисляются в беженцы.
Крым же – это какой-то исход буквально в библейском смысле.
Как в писании, люди уходят из плена.
Но почему? Почему они считают это пленом? Ведь вроде в Крыму никого не убивают. Не держат насильно. И, главное, войны-то нет! Те же санкции, которые воспринимаются крымским населением, особенно пожилым, всего лишь как легкие неудобства (воспитание-то советское!), в повседневной жизни ощущаются слабо. Зарплаты врачей и учителей выросли кратно. Аресты и репрессии? Так это где-то там, в крымскотатарских поселках, точечно, зато вокруг везде порядок, заборы с рамками металлоискателей, да и полиция, если что, появляется мгновенно. Сиди себе тихо и все будет хорошо, ты все-таки дома…
Помочь сформулировать причины этого крымского исхода мне помог разговор, свидетелем которого я недавно оказался.
Беседовали моя старая симферопольская знакомая, давным-давно перебравшаяся в Киев и мой друг, фрилансер, обосновавшийся пару лет назад на материке. У знакомой в Крыму остался родительский дом, потому она время от времени ездит на полуостров инспектировать свою скромную недвижимость. При этом «ватой» знакомую назвать сложно, настроена она достаточно проукраински и в Фейсбуке российских оккупантов костерит и в хвост, и в гриву.
Друг держался в «русском» Крыму до последнего, нигде не работая и стараясь как можно меньше контактировать с новоявленными «хозяевами» Крыма. На жизнь зарабатывал частными заказами, благо дизайнер он от бога. Аполитичен был всегда донельзя.
– Ну и что тебе в Крыму не сиделось? – недоумевала моя знакомая. – Ты же политикой никогда не интересовался, всех президентов украинских ругал по очереди, власть презирал. Работал бы себе дальше, и никто бы тебя не трогал. Любил бы про себя Украину и ждал светлых времен!
Друг, коренной симферополец, начал рассказывать про копание полиции в карманах и сумках при прохождении рамок в центре города, про обыск у соседа-журналиста, про вызов в центр «Э» по поводу этого соседа, про принудительное обращение в гражданство России, без которого не пустят на порог родной поликлиники, про визиты участкового по доносу выживших из ума пенсионеров из соседнего подъезда, про подозрительное и дотошное изучение его украинского паспорта российскими пограничниками на свежевозникшей границе по дороге в Херсон. Ну, в общем, про будничную жизнь современного Крыма.
– Ну и что? – знакомая была невозмутима. – Проверили паспорт, сходил в центр «Э», вывернули карманы. Подумаешь! Тебя же не убыло, кошелек цел, ты невредим, физически не пострадал. Руки же не выкручивали?
И тут друг вдруг спросил знакомую:
– Слушай, а какие самые тяжелые преступления ты знаешь? Только не измена Родине и тому подобное, а бытовые, против личности?
Та растерялась от неожиданного вопроса:
– Ну, убийство, изнасилование...
– Стоп! – прервал ее друг. – А вот если тебя бы изнасиловали, при этом не выкручивая руки, а просто припугнув, то тебя бы убыло? Физически пострадала бы? Через недельку доктора смогли бы что-нибудь этакое обнаружить?
– Это ты к чему? – знакомая была несколько ошеломлена поворотом разговора.
– Да к тому, что за это преступление, то есть изнасилование, в результате которого жертва, если исходить из твоих рассуждений о критериях причиненного вреда, совершенно не пострадала, в цивилизованных странах минимум пятнадцать лет дают, а так обычно пожизненное. А во всяких Китаях с Пакистанами сразу высшую меру определяют, причем казнить могут прямо в день суда, без апелляции.
– Ну и что? При чем тут такие страсти?
– Нас всех, оптом, изнасиловали, понимаешь? – разгорячился друг. – Всех крымчан. Только «ватоголовые» этому радовались, а для нормального человека жизнь после такого становится невыносимой.
– Но вас же не трогали! – знакомая не сдавалась. – Какое же это изнасилование?
– Нас унизили! В этом-то и суть подобных преступлений. Пришли вооруженные иностранцы и стали диктовать условия. Сделали меня крепостным, объявив подданным страны, которую я лично не звал к себе домой. Угрозами, причем очень реальными, заставили замолчать.
И жить после этого рядом с насильниками, каждый день здороваясь с ними и делая вид, что ничего не произошло, нормальный человек не может.
Ну, а на всякий протест против насилия и унижения, как тебе известно, реакция властей в Крыму довольно однозначна. Все по Оруэллу, все должны быть довольны, отклонения не допускаются. Да и изъявления радости только по команде. Даже своих верных казачков, ратующих за Россию-матушку без дозволения барина, сразу лицом вниз кладут, только медальки за «освобождение» Крыма об асфальт позвякивают.
Так что кто-то из нормальных людей еще держится, но все больше народу этот когнитивный диссонанс в виде ежедневного общения с «русским миром» вынести не могут.
– Получается, выход один, бегство? – спросила знакомая.
– Бегство – это когда в панике, куда глаза глядят. Лишь бы спрятаться. А мы ушли. С холодной головой. Сдерживая боль. Сжимая от ярости кулаки. Ушли потому, что сейчас силы неравны. Но мы вернемся! И мы ничего не забудем… – закончил друг.
Что можно к этому добавить к этому разговору?
Кто-то остался и сопротивляется оккупации в Крыму, кто-то предпочел исход унижению – но именно эти крымчане и есть будущее Крыма.
И встретив на материковой Украине крымчанина, никогда не называйте его беженцем.
Мы не бежали, мы – ушли.
И, конечно, мы еще вернемся!