То, шо с Танчиком шото не так, я понял, когда увидел, как он подволакивает ногу. Я сам так ногу подволакивал, когда спину потянул, и симптомы были ясны, как солнце. Его надо вывозить. И не брать в руки ничего тяжелее туалетной бумаги. И вообще, лежать, и не выделываться.
- Ты видишь, Бармалейро?
- Вижу, — уныло сказал позывной Бармалей, начмед правосеков группы Гонты. — Ущемление. Полгода реабилитации. Его вывозить надо. А как ты его вывезешь? Он за лопату хватается.
- Налбуфином обхуярить, и вывезти, пока спит. Он же свалится с ущемлением через день, макс два.
- А если он по дороге проснется? Тогда вертолет свалится.
Я люблю правосеков. Это алмазное напыление на диске циркулярной пилы нашей армии. Плохо снабжаемые, трижды проклятые, бесстрашные и отпетые, стоящие в самых опасных местах — мое сердце с ними. И в Павлополе дежурит отдельный экипаж Ангелов, чтобы вытащить как можно быстрее. Если с ними шо случится, не дай боже.
А на месте — Бармалей. Врач-анестезиолог правосеков, профессионал, сменивший белый халат на мультикам и койот.
Тав кот. То есть так вот.
***
Була у нас свыня. Сначала она была маленькая, потом выросла в кабана. Стала гоняться за котами, потом за собаками, потом за рядовым составом, потом за сержантским, а когда она начала преследовать офицеров, включая комбата, стало ясно — шутки кончились.
- Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов! — сказала Тайра, пыхнув сигаретой. — Но не целиком. Только яйца. Док из одиннадцатого бата знает как, он в селе вырос.
- Та знаю, — сказав Док. — Всьо зробым.
Бармалея мы тогда забрали из госпиталя — а шо поделать, врачей тоже ранят, сапожник же всегда без сапог — довезли до Базы и оставили ночевать, потому что ехать до Павлика было опасно. «Поможешь кабана кастрировать?» — «Какой вопрос!» — ответил Бармалей.
Свин был парализован просроченным налбуфином с хитрыми препаратами и поставлен на разделочный столик летней кухни, в которой он жил. «Ногу до ноги. Морду полотенцем перемотайте, та за ухо трымайте» — сказал опытный в таких делах Док. И мы приступили к операции кастрации бонифация. Но как только мы приступили — у Дока заверещал телефон.
- Ага, — сказал Док в телефон. — Ага… ага… щас… — и уже нам — Ну вы тут сами якось. А мене выклыкають.
И убежал. А мы остались с объебашеным налбуфином, но все еще резвым кабаном, у которого морда перемотана полотенцем, разрезана мошонка, на которой слой сала в палец, и охуевшиие от ситуации до дна
Да, я кабана в первый раз вижу на таком расстоянии, не считая копченого сала и контактного зоопарка на Политехе. Я вообще в городе вырос.
- Спокойно, — сказал Бармалей, подвигав бородой. — Тут четыре медика. Парамедика. Четыре медика могут все. Мы что, операцию до конца не доведем? Мы это, или кто? Юля, держи его за ухо и за полотенце. Джексон, зажим. Горький, потяни вот тут. И держите крепче. О, нормально. Джексон, лигатуру...
Бледный Джексон попытался упасть в обморок, но вскрыл зубами пакет с нитью. «После кабана занимаемся Джексоном» — сказал Бармалей. Джексон стал еще бледнее. «Не ссы Миша, в хорошем смысле. Кофе тебе сделаем»
Через полчаса кабан, шатающийся от налбуфина, уже хрючил довольствие, мы с Бармалеем вытирали руки от крови, а Джексон смотрел в небо. Прибежал Док и спросил: «Ну шо?» Юля чуть не послала него в направление, но просто показала на лежащие на стойке яйца. Яйца ночью сожрали коты.
- Ага, — сказал Док, — Ну всьо нормально, — и убежал опять по своим непонятным батальонным делам.
- Лучше что-то делать, чем ничего не делать — изрек тяжелую мудрость Бармалей. — Мы это, или кто?
***
Я часто сталкиваюсь в жизни со сложными вещами. Натянуть кеды, туго затянутые шнурками в подъеме стопы, успеть на поезд через пробки, найти кредитную карту в недрах рюкзака или перемыть кучу посуды.
Но я всегда вспоминаю слова Бармалея, стоящего со скальпелем в руках, когда ход уже сделан — мы это, или кто? И если надо подняться в четыре — то я напоминаю себе, что я — «кто», а не «это», а четыре парамедика могут все. И если взял в руки скальпель — то лучше сделать так, как научился, чем не делать ничего.Иначе — нахуя тебя учили?
Танчик, кстати, вернулся через два месяца госпиталя, свалил оттуда самовольно. Уцепил какой-то тяжелый ящик с БК, и тут же поволок его. И опять захромал. И Бармалей спросил его строго:
- Ты это, или кто?