Однажды Малыш, которого реально достала привычка Карлсона уничтожать все запасы варенья в доме, предложил ему упаковку консервированной фасоли. Неразборчивый в питании «мужчина в расцвете сил» выжрал полтора кило полезного, богатого азотом продукта, и по привычке выкинул последнюю пустую банку в окно, прямо на голову пакистанскому дворнику. Дослушав несущиеся снизу проклятия на урду, Карлсон сыто отрыгнул и подмигнул Малышу.

- Ну что, полетели шалить?
- Нет, — притворно вздохнул коварный шведский мальчик. – Я сегодня не могу. Скоро придет Боссе, он просил помочь ему распилить бабушкину копилку. Знаешь ли, пять эре – это тоже деньги. Мне надо за что-то кормить собаку…

- Да ладно, в Швеции ли думать об этом? – беззаботно сказал Карлсон, ни одного раза в жизни не плативший за обед, сидя на подоконнике и болтая пухлыми ногами – А социальное обеспечение на что?.. Не помрет твоя собака, вот с папой пока непонятно. Жаль, конечно, что у тебя нет даже капельки варенья, но эти бобы были тоже ничего. Ты на завтра еще приготовь. Ну, Малыш, мне пора. Жулики остались без присмотра. А новые жулики из Сирии, брат, это у-у-у!..

С воплем «Джеронимо-о-о!», спиной вперед, как аквалангист из лодки, Карлсон вывалился из окна и уже в падении завел мотор. «Пижон!» — подумал Малыш: «Показушник!» — и выглянул во двор.

Летучий гном вышел из пике, на бреющем полете прошел прямо над головой дворника, чуть не сбив с него чалму, вызвал еще один поток восточной брани, и завис на уровне четвертого этажа. «Пак, держи „фак!“ — заорал Карлсон, показал коротенький и толстенький средний палец, затем громко свистнул, и по спирали ушел в серое стокгольмское небо. Карлсон был иорданцем, и пакистанцев по каким-то внутренним причинам недолюбливал.

Малыш с фальшивой улыбкой на лице помахал ему вслед рукой, закрыл окно и тоскливо прижался лбом к стеклу. С утра по телевизору обещали сильный северо-западный ветер пятнадцать метров в секунду, с порывами до двадцати. Существовала слабая надежда на то, что обожравшийся бобов жирный ублюдок превратится из винтового летательного аппарата в реактивный, потеряет управление, и его сдует нахуй если не обратно в родную Иорданию, то, хотя бы, в Балтийское море. А хорошо бы, если бы его просто надуло азотом изнутри, как воздушный шарик...

Все остальные способы – обращения в полицию, миграционные службы – даже в королевские ПВО (шахид с пропеллером в небе Стокгольма)! – Малыш уже перепробовал. Увы, безуспешно.

***
Иногда мне кажется, что все разработчики и исполнители социальных программ по интеграции мигрантов в общество – бывшие дети, украденные русалками, цыганками, эльфами и прочими Белыми Ходоками. Убедившись в полной непригодности найденыша для использования ни Добром, ни Злом, но привязавшись к нему за триста лет в зачарованной пещере, сентиментальная нечисть тайно возвращает его обратно в человеческую семью. Подыскав место в обществе, не требующее ни талантов, ни ума, они устраивают своих воспитанников всякими соцработниками и чиновниками.

И все бы хорошо, но триста лет вне времени обрывает у этих несчастных рип ван винклей всякую связь с текущей реальностью, что сказывается на работе. Нечисть, скучая по своим малышам, иногда посещает их прямо на рабочих местах, являясь то из дымохода, то из монитора, и от всей души дает им советы. Злые румпельштильцхены советуют подопечным пиздить „канаков“ полицейскими дубинками, добрые цветочные феи – повысить выплаты на детей мигрантов, а в итоге получается ни то, ни се. Канаки за выплаты спасибо не говорят, а в ответ на дубинки начинают жечь автомобили.

Потому что ничем другим объяснить незнание положняков восточных сказок, кроме как вмешательством европейских сказочных персонажей в сознание политиков и социалов нельзя.

***
Первое. На Востоке существует три вида деятельности, которой не западло заниматься уважаемому человеку – торговля, посредничество и государственная служба. Все остальное не так чтобы сильно западло, но не айс – дело для молодняка. Маруф-башмачник шьет шлепанцы, чтобы заработать на лавку, в которой он будет эти шлепанцы продавать. А шить тогда будут его сыновья, три племянника и шесть внуков. Но если он и в шестьдесят лет шьет своими руками – значит, что-то в жизни у него пошло не так. Независимо от качества обуви.

Пирамида восточных социальных статусов именно такова – в ее низу люди, выращивающие арбузы, в середине – их продающие, а покупающие арбузы – на самом верху. Калькируйте это в западную парадигму, где больной в клинике окажется венцом творения, регистраторша – уважаемым человеком, а врач – лекарем, рабом и джинном, вызываемым по требованию из лампы. Оно то как бы ничего, больного надо уважать – он же платит, просто все арабески ломятся в регистраторши, где не требуется иметь столько денег, как у больного, и столько работы, как у доктора.

Второе. Финансовый успех на Востоке всегда является относительным, а не абсолютным. Недостаточно жить хорошо, надо жить лучше других, и всем это показывать. Именно из этого сезама восточного подсознания выезжают в мир мерседесы в стразах, тюнингованные под „жопасфальт“ жигули и невероятные пакистанские автобусы. Мало быть сытым, надо блевать от сытости, и делать это днем, на улице, чтобы видели соседи.

Перебираясь в злокозненный Магриб, полный шайтанов, гяуров и метрополитенов, восточный мигрант привозит с собой все свои моральные ценности, завернутые в арафатку, и старается не терять их – ибо жизненные ориентиры. И его можно понять: как нас пугают своей сложностью пакистанские автобусы, так пакистанца пугает схема лондонского метро. Метро беженец потом выучит, и даже наловчится ездить бесплатно, но иная иерархия в социуме его не убеждает в необходимости перекинуть джамперы в голове. Адаты отцов вечны и непреходящи.

***
Этого не понимают еврочиновники, воспитанные в пещерах трудолюбивыми гномами и легкомысленными фейри. Они считают, что для интеграции племени кочевников надо дать пособие и трудоустроить хотя бы главу семьи. А там само пойдет, как у всех. Папа будет работать за всех, а дети получать пособие. А вечером, надо понимать, папа будет приходить с работы, доставать из пакета вкусняшки, и они будут кушать ужин за одним столом. Ну, кто понял о чем я — тот уже веселится.

Предложение физической и прочей наемной работы само по себе непривлекательно для восточного мужчины (разве что как временный модус вивенди). А увеличение размеров пособия как раз входит в разряд „уважаемых занятий“, поэтому все заканчивается более чем предсказуемо – паразитирование на социале становится деятельностью, не осуждаемой диаспорой. Наоборот, это же разновидность „купи кувшин“, практически базар, и чем крупнее ты наебал контрагента – тем больше ты баши. Это то, что относится к „первому“.

А ко „второму“ — любая работа, доступная мигранту, не поднимает его социально до уровня местных гяуров, хоть ты разбейся в лепешку о фрезерный станок или плиту в Макдональдсе. Аргументы типа знания языка, уровня образования и квалификации никак не действуют на сознание мигранта. Живем один раз. В тридцать лет начинать с первого класса нетерпимо. И если человек привык быть уважаемым в говне, он желает примерно того же в меду – то есть, бывшему чайханщику в засранном мухами Пенджабе социально соответствует позиция владельца ароматного венского кофейного бутика.

И это логично, признайте. Отдышавшись, отожравшись и переодевшись во все чистое, люди начинают хотеть уважения и статуса – независимо от того, заслуживают они этого или нет. Невозможность реализации этой восточной сказки приводит к созданию альтернативной реальности в виде махалля, а когда концентрация восточных сказок в этих махалля становится запредельной, начинают гореть кредитные автомобили бюргеров в соседних районах.

Заметьте, я ни слова не сказал о лени или криворукости мигрантов. Только о том, что они не считают нужным трудиться (в общепринятом понимании), ибо не видят в этом смысла — ни в краткосрочной перспективе, ни в какой либо другой.

***
В итоге социал-долбоебы (или долбоеб-социалисты, как правильнее?) отчекрыживают от общественного бассейна своего государства две дорожки, и запускают туда мигрантов-новичков с надувным кругом-уточкой (чтобы не потонули, не дай бог). Целый год новички учатся плавать на надувной утке вдоль бортика бассейна, а на второй год занятий начинают просить у тренера принести им в бассейн мохито в высоком бокале с трубочкой.

На замечание администратора, что пора бы уже научиться плавать самим, и вообще – абонемент в бассейн стоит 9К ойров в год для всех, студенты отплывают на уточках подальше от бортика и начинают ссать в воду, окрашивая ее клубами фиолетового реагента. И обещая еще насрать в бассейн, если разговор будет продолжаться в таком нетолерантном тоне.

Один из тренеров, служивший когда-то в Легион д'Этранжер, гарантирует успеваемость, если занятия будут проводиться без уточек и в открытом море. Но воспитанные гномами и русалками администраторы бассейна не понимают его – если у бородатых малышей не получается в лягушатнике, то о каком море может идти речь?

Дали буде в парт тво.

***
- Але, — сказал Малыш в трубку – „Гуннебо Энтранс Контрол“? Здравствуйте. Меня зовут Малыш, я из Стокгольма. Я хотел бы купить у вас бронестекло с установкой в раму. Размер? Ну, стандартный, примерно два раза по сто двадцать сантиметров на сто сорок в высоту. Сколько это будет стоить?.. Сколько? – Малыш выслушал ответ и с тоской посмотрел на бабушкину копилку. – А в кредит можно? У меня школьная скидка. Хорошо, тогда примите заказ. Только вот что... сделайте в нем такую, как бы кормушку. Как дверь для кота. Чтобы голова пролазила, а остальное – нет.

Все-таки Малыш по-своему любил и жалел Карлсона.