На лекцию это не тянет — больше на изучение узлов и агрегатов батискабля «Садко». Но для пытливого юного ума само устройство микроскопа, как инструмента познания, не менее интересно, чем то, что в этот микроскоп можно увидеть. А для зрелого и матерого ума — это еще более интересно, потому что в правильный телескоп можно показывать правильные вещи, вместо всякой хуйни со жгутиками.
Именно так вместо микроскопов для познания окружающего мира были придуманы телевизоры — гораздо более совершенные оптические приборы. С помощью которых ты не просто смотришь на бактерий, а начинаешь в них перевоплощаться, ну а там уже все становится понятно само по себе. Ну, типа наблюдатель влияет на эксперимент.
Что нам безуспешно и пытается вдолбить квантовое шаманство, от Эйнштейна до Гейзенберга с примкнувшим к ним Эвереттом. Однако, без наркотиков на простых людей это колдовство не действует, а с наркотиками ноучный коллоквиум превращается в обыкновенную студенческую групповуху, и тут главное следить за тем, чтобы квантовый «эффект наблюдателя» не попал в ютьюб.
Но бая будет за языки, как ни странно, а вовсе не за бактерии и кванты. И спровоцировали меня на эту баю языковые исследования Темы Крейсера и срач на Катедре в стиле: существует ли Великая Русская Литература, и если да — то нахуя?
Кому нужна ВРЛ(тм) я обсуждать не буду — раз она существует, значит кому-то да нужна. Не факт, что нужна именно как Литература (презервативы тоже покупаются не строго по назначению, иногда для того, чтобы спички в походе не промокли), но вот за влияние исследователя на эксперимент имею пару слов.
***
Когда я познакомился с издателем, готовым взяться за выпуск первого тома Гримуара, остро встал вопрос редактирования. Ибо написаны были статьи, отобранные для книги, таким языком, что штатные редакторы издательства просили сначала перевести его на какой-нибудь из индоевропейских, начиная с санскрита, чтобы потом переформулировать тезы Катедры в чеканный школьный пушкиншпрахе, которым и должны издаваться нормальные книжки.
При этом малейшая попытка привести текст в соответствие со школьными учебниками превращала его в такую тягомотину, что книжку не то что офсетная печать — даже комиксы бы не спасли от снотворного воздействия. Магия текста куда-то исчезала, вместо нее получался пересказ банальностей, по тоскливости подачи сопоставимый с бухгалтерским квартальным отчетом. Именно это мы обсуждали с Юлией Орловой из «Вивата», запивая непонимание «кофем» — вот чего оно так играет, а эдак — уже нет.
Однако это было профессиональное издательство «Виват», которое может достать (на смысле не заебать, а найти) кого угодно — например рыжего левшу-скрипача, непременно заику, одноногого и с двумя детьми. И чтобы дети были близнецами, владеющими языком суахили. Так что виваты покопались в кадровых сусеках и нашли необходимого редактора — Игоря Назаренко, который просмотрел это букволивье и сказал: «Ага, все понятно». Потом этот Игорь стал моим ночным кошмаром, забомбил мне почту угрозами и посулами, заставил перечитать собственное буйство фантазии около ста раз, пока у меня не началась морская болезнь от своих же абзацев, и вообще достал по самые суффиксы. В итоге «русскоязычная литература» написана была на эсперанто, в котором русскими были только флексии и мат.
И тут мне стало интересно — почему одним понятно, а другим — нет? Почему читатель Емельян Проклович из Рязани пишет: «Опять Лук какую-то хуйню запостил, читать невозможно», а от пан Голицын вообще не понимает — что тут непонятно эрзянину Емельяну, если все написанное ясно как день?
***
Кафедра изначально ориентировалась на языковой троллинг, используя эрративы, мисспеллинг, кросслингву, арго, парадоксальный синтаксис, пропущенные через миксер флексии, превращение волшебной палочкой всего, чего угодно, в наречия, а также отгруженные с горкой аллюзии к малопонятным для посторонних (относительно Украины) людей явлениям и событиям.
Оно только с виду выглядело как русский язык, по сути являясь «глокой куздрой», и академик Щерба сейчас царапает гроб изнутри, чтобы выйти из него и надавать пиздюлей «нативным носителям великоросского языка», набранных в империю из дикой мордвы, бурятов и якутов, и изучавших Великий и Могучий путем забивания «имперского языка» методом побоев, нанесенных по голове учебником грамматики. Нихуя они в глокую куздру не могут, хотя по науке и должны. И, вроде, финно-угорские языки тоже синтетические и флективные, и диалектов выше крыши, и объединяющий языковое поле телевизор ни на минуту не затыкается — а куздра все никак бокра глоко будлануть нездобна. Хотя давно уже была заштекать к ебеням и начать кудрячить бокренка.
В нашем случае — ну да, это был такой прикол, заложенный в фундамент заведения Катедры изначально, и некоторые лекции вообще писались на «языках ангельских», что не встречало ни малейшего смущения для своих, преимущественно билингвальных читателей, но вызывая гнев взращенных на квадратно-гнездовом школьном языке «велкороссов». Ибо разрыв между официальным пушкиншпрахе и «базаром с раена» у великоросса настолько велик, что переход в разговоре на хохруссиш сразу вызывал у великоросского собеседника подозрение: «А не мусорок ли ты, случайно?»
Впрочем, я не первый, кто замечал это явление. Еще сто лет назад бородатые дядьки, бывшие российскими генералами и ставшие парижскими таксистами, отмечали, что официальная и народная культура России, которая использовала язык как раствор для скрепления искусственно созданной квазинации (при одном условии — остальным языкам полное забвение и растворение, кроме выставочных образцов, поживы для этнографов), разошлись настолько, что быдло и элиту можно было считать разными биологическими видами. Шо и привело, по их мнению, к революции.
И даже создание «советского языка» на основе русского оказалось паллиативом. Более того — паллиативом типа лечения сифилиса мышьяком, вредным для всего, кроме армии и производства. Когда кавказский акцент или южнорусское мягкое «г» являлось поводом для межнационального троллинга — стоит только вспомнить все эти «евгейские» и «грюзинские» анекдоты, высмеивающие попытки недороссов «говорить как люди». Причем, в отличие от классических анекдотов, где поводом для смеха является ситуация, чтобы вызвать смех московиту достаточно было сильнее кривляться, изображая картавого еврея или тупого лабуса.
При этом сами московиты учили формальный, практически не используемый в быту имперский язык в школе. Ну и как после этого он не мог быть «невеликим» для московита, являясь таким же эталоном бытия, как пять копеек в метро, кефир в авоське и программа «Время» в 21-00? Разве есть кто-то в мире, кто не знает стоимость проезда в московском метро и не помнит первую строфу «Евгения Онегина»?
То, шо остальному миру поебать на эту «великую литературу», точно так же, как рязанскому подписчику «Крестьянской Правды» поебать на похождения принца Гэндзи, даже не укладывалось в голове под ушанкой.
А поебать миру было потому, что создавалась эта литература из отходов стройматериалов для скрепления национального творога в имперскую запеканку. Это все равно что делать скрипки из отходов древесины для плинтусов. Толстой в том мире нужен, чтобы скреплять, а в этом, чтобы стоять на полке, и демонстрировать многогранность хозяина домашней библиотеки, а вовсе не читать его. Хули там читать в той литературе из России, если там нет, собственно, литературы, ни России.
И это при том, что поразительные и абсолютно русские сказки Писахова и Шергина самим московитам известны только благодаря мультфильмам, да и то — после озвучки Евгением «Винни-зе-Пухом» Леоновым. Ну, если им самим своего же не надо — так чего от других хотеть?
***
Украине в этом смысле необычайно повезло. Естественная билингва, богатство говоров, которые нативные носители понимают, практически, интуитивно, даже если один из них родом их Закарпатья, а второй — слобожанин, делают украинский язык неуязвимым для региональной имперско-птолемеевской сортировки Вселенной, когда в центре мира стоит Масква с Подмасковьем, вокруг нее вращаются союзные чурки и лабусы, еще дальше полулюди из СЭВ, за ними уже кружатся во мраке империалисты-песиголовцы, а вокруг всего этого благолепия влачится Солнце с хороводом звезд и планет.
Диалектный говор у нас не является статусным маркером — в качестве примера могу привести того же Якова Кутового. Который пишет свои убойные хроники славного города Рурослава на непонятной никому, кроме славян любого развеса и пробы, але совершенно закрытой для угрофиннов, закарпатской бесиде, поддерживает разговор с гостями на классическом миргородском койне, но может ответить питерскому заброде на его хох-пушкиншпрахе. Якову без разницы, как и его читателям. Им все понятно в любом аспекте.
Именно благодаря почти поголовной билингвальности читателей Кафедры никакой проблемы языковые фокусы в наших статьях для них не представляют, как при движении по многополосной трассе — закрыта одна полоса, так объедут по другой. Это вам не кацапский одноколейный трамвай. Исторически сложилось так, что второй компонент билингвы у большинства населения Украины — русский язык, но подойдет любой славянский — польский, чешский, какой угодно из балканских и в итоге носитель такого набора превращается в настоящего лингвистического паркурщика — по тексту он прыгает с крыши на дах, с него перескакивает на стриху, при этом не проваливается в суржик, и может в любое время отряхнуться и пойти по тротуару классической грамматики, как все прохожие.
Билингвальность сразу мультиплицирует понимание любого славянского текста намного больше, чем тотальное заучивание наизусть всей «русской литературы», кем бы и с какой целью она ни создавалась. Хочешь лучше понимать русский — выучи украинский, а не читай Достоевского. Парадокс, блять, но это так.
Что и показал микроскоп нашей Кафедры. В глазке которого Емельяну из Рязани марятся только только жгутики, и «а что-это вы, такое пишете, выучите хотябы нормальный руский язык как все нармальные люди». А мы выводим изображение из микроскопа через проектор на стену, и дружно потешаемся над знатоком языка великороссом Емельяном, перечитавшим всю русскую литературу, но неспособным постичь ни перенос возвратного суффикса «ся» в начало словесной конструкции, повергающего «славянина» в ступор, ни правил употребления звательного падежа.
Ни всего другого, рефлекторно понятного нативному носителю славянских языков, имеющих многочисленные мостики, соединяющие их друг с другом, и недоступного мордве, учившей мертвую имперскую кириллическую латыну по утвержденным учебникам и хрестоматиям. Залешанью, у которой только сто лет как отобрали бессмысленные «яти» с «ерами», но ей уже непонятно назначение «ї» з двома крапками в близкородственном языке.
В данном случае, эксперимент явно показывает, что современный, грамматически-полицейским методом зафиксированный «великорусский язык» давно оторвался от естественных славянских, путем многократного кодифицирования в мертвых грамматиках, нахальной претензией на языковой эталон и непримиримостью к существованию остального славянского мира, который пока еще не крутится вокруг кремлевских звезд.
А мы, как наблюдатели, влияющие на эксперимент, продолжаем куражиться над любым языком и потешаться, когда мордва опять чего-то не понимает и категорически требует говорить с ней «па-руски блять».
Единственное, что уже мне самому непонятно — почему кацапоцентричная мордва, до сих пор называющий украинский язык «испорченным русским» не пошла дальше — обозвав польский «испорченным украинским», чешский — «испорченным польским», немецкий — «испорченным чешским», и так далее — вплоть до самого португальского — естественно, «испорченного испанского».
Ах, какую ахуенную имперскую идею просрали!
***
Учите украинский. Не умеете — начинайте, умеете — пользуйтесь. Уже пользуетесь — разнообразьте словарный запас и произношение. Это такое оружие, которое уже не потеряется, если вы его однажды получили в распоряжение.
И даже если вы принципиально позиционируете себя как «русскоязычного патриота Украины» — все равно учите украинский. Ради своего же русского языка. Он только лучше от этого станет. Раз уж вы его так любите, увеличивайте его возможности хотя бы как инструмента мышления и коммуникации — независимо от политической обстановки и административного требования. Не потому что приняли закон или не обслуживают в конторе. А потому что так лучше. Даже Толстого с Достоевским читать, если уж вам так приспичит.
Ведь не всем может повезти так, как мне с редактором «Вивата», способным грамотно и в контексте понимать даже язык лемуров, атлантов и гуманоидов с Березняков.
