Как показывает практика, страхи и риски слабо связаны друг с другом. Женщина с визгом запрыгивает на стол, увидев мышь, а тракторист идет пахать заведомо минное поле. В итоге мышь, еще более перепуганная, убегает, а трактористу отрывает ногу.

Люди вообще мало боятся того, что не представляет явной и немедленной опасности, желательно смертельной. На каждой пачке сигарет написано «курение убивает», но всем мощно положить на это, потому что пока оно убьет, врачи изобретут бессмертие и каучуковые легкие. Зато, покупая водку, с надеждой спрашивают «не паленая хоть?»

Потому что, если она паленая, врачи ничего не успеют изобрести.

Примерно так и я с трепетом стоял в Лисичанске, возле той самой школы, с дыркой в фасаде, а внутренний голос мне говорил «Горький, ты сошел с ума. Езжай немедленно из этого страшного места, лучше в Богуслав». А через каких-то полгода без интереса прислушивался к приходам и вяло интересовался — почему сегодня так мало стреляют?

Правда в том, что страхи уходят, а риски остаются. И если ты перестал бояться надписи на пачке — это не значит, что сигареты перестали убивать.

***

На войне вместо страха чаще случается ужас. Фобос уходит в затмение, зато Деймос внезапно выскакивает из-за горизонта во всей полноте. А к деймосу, как к фобосу привыкнуть невозможно.

Как я пережил свой личный деймос?

«Горький, немедленно уходи из Башни на „Волну“ — сказала радейка голосом Тайры. „Полная светомаскировка. Ничего не бери, броня и шапка. Все. В поселке работает ДРГ, Трампа подстрелили.“

И надо же было такому случиться, что я в тот день первый раз попробовал закрыться изнутри на навесной замок-щелчок! Под таким углом, да еще в полной темноте, я просто не мог просунуть руку сквозь стальную решетку и работая только кистью попасть ключом в скважину. Через нижний этаж я не мог выйти, потому что отдал ключи от жопы Башни на погрузку склада, а забрать не удосужился. Все сложилось как положено, парад планет — Туз, Король, Дама. Наступил Великий Ебаный День, и моя Башня стала капканом

Вот тут-то ко мне и пришел мой персональный Деймос — ощущение полной беспомощности, когда „курение убивает“ не в принципе, и в отдаленном будущем, а при первой затяжке.

- Командир, — сказал я Тайре, чувствуя себя инженером Щукиным, который намылился, потом голым вышел на лестничную площадку и захлопнул за собой дверь. — Я не могу выйти. Надо чтобы снаружи кто-то открыл. Я зачем-то замок защелкнул. Без света не могу открыть.

- Сиди там — ответила Тайра. — Не включай никакой свет, даже фонарик. И перейди на отрядный „баофэнг“, не смеши батальон. Придурок. Умственный инвалид отечественной войны.

Я даже спорить с ней не стал.

Через десять минут радейка сказала „открывай“ . Я передал ключи через ячейку решетки и вышел на свободу. На площадке Башни, став на колено и ссутулившись, водил стволом автоматчик Руслан Робингуд. И стоял живой упрек — Тайра с тяжелым автоматическим карабином.

- Горький, ты же вроде умный человек! — шепотом сказала Тайра.

- Вроде. — шепотом ответил я. — Сам так думал. Идемте отсюда куда нибудь. Мне тут как-то не по себе.

Второй деймос был связан со снегом. С покатой крыши Башни скатился пласт размером с Антарктиду. Сначала шорох прихода РСЗО, а потом такой удар, что стол с ноутом подпрыгнул. Эффект был неперевершенный, прибежали автоматчики с „Волны“ и Зеленого дома. А я, сидевший в эпицентре дизастерса, вылечился от заикания, чревовещания, и еще какой-то хуйни. Зато поседел. А ноутбук начал показывать порно и мультфильмы.

***

Утрата связи между риском и страхом, как ни странно, результат опыта. Того что „сын ошибок трудных“. Неверная оценка рисков приводит к тому, что ты перестаешь бояться по-настоящему опасных вещей, но продолжаешь бояться того, с чем еще не познакомился. Потому что, как утверждал спаситель инженера Щукина Остап Бендер-бей, человек больше всего боится неизвестного.

Потом ты с этим знакомишься, привыкаешь, и в результате тебя съедает любимый ручной крокодил. Который „никогда так раньше не делал“

Меня интересовало — чего боятся на родине российские наемники, если они согласны ехать под наш огонь? Что там может быть настолько чудовищным, что от него лучше спрятаться в Авдеевке, Песках, Широкино?

Бедность? Произвол власти? Застопоренный социальный лифт?

Это страшнее суставного ранения пулей? Абдоминального, торакального, пачки осколков по всему телу? Хуже ожогов и контузии? Ведь они рассказывают, что едут защищать какой-то „русский мир“, им похуй на этот русский мир, особенно после „пулевое ранение между копчиком и анальным отверстием, рикошет от внутренней стороны лобковой кости, фрагментация мочевого пузыря и прямого кишечника“.

И после этого — ни наград, ни пенсии, ни даже „спасибо“.

Что там такое страшное в России, что страх выше риска?

***

Я сорвался с лежанки и начал лихорадочно обуваться. Явно что-то пошло не так.

- Фокс, что???

- Да спи, блять. Море замерзло — лениво сказал Фокс. — Вот и стало тихо, и тебя с непривычки подорвало. Пять недель штормило, а тут лед стал. Все в поряде, четыре-пять-ноль. Спи, старый.

Я все равно обулся и вышел посмотреть на на серебрянное море, медный песок и ртутную луну. Подобрал и бросил камешек. Он запрыгал по льду. Вот и еще одна вещь, которую я теперь знаю и больше не боюсь.

Тишины.