- Нехорошее говорят про тебя в штабе, Василь Иваныч — сказал Фурманов, затягиваясь самокруткой и поднося шведскую спичку Чапаеву.
- Когда про меня в штабах хорошее говорили? — гоготнул Чапай. — Кто я у них такой только не был, в тех штабах! И еврогей, и троцкист-сионист, и биатлонист, и фашист пархатый, и даже этот… как его… Петька! Кто там мертвых коней ебет?
- Некрозоофил! — услужливо подсказал ординарец.
- Во! Точно! Одна дамочка даже застрелилась в голом виде, в шапке с кролячими ушами, и записку оставила. Мол, чтобы хоть после смерти испытать. Мне энти штабные не указ. Я в день столько книжек про нас с тобой подписываю, Фурманыч, сколько в штабах кляуз не напишут.
- А если…
- А если Колчак попрет? Где твои штабные будут? Опять в Лондоне? А Чапай вытаскивай? Да куда они денутся без Чапая.
- Тут все серьезней, — сухо ответил Фурманов. — Биатлонисты, фашисты, дамочки лошадиные всякие — это все не проблема. Коммунизм предусматривает разностороннее развитие личности. Но говорят что ты бульбосепаратист, Василь Иваныч. И уже представитель из чека на Урал прибыл по этому вопросу.
- Это что за тварь такая? — удивился Чапай. — Бульбо-кто?
- Белоросский националист. Говорят что ты наши войска картошкой на карте отмечаешь. «Вот это мы, вот это они»… Смекаешь? Картошка — это бульба, бульба — это белорусы, белорусы — это сепаратизм. Почему именно картошкой, Василь Иваныч? Международное положение такое, что эта картошка тебе может боком выйти.
- А ну тихо! — сказал Чапай и заплевал самокрутку. — Думать буду!
Чапай думал. Солнце пошло за горизонт, окрасив Бугульминские ебеня в нежный розовый цвет, прикрывая атмосферным явлением дела рук человеческих.
- Ну что, Василь Иваныч? Будешь отвечать?
Петька с шорохом потянул катану из ножен.
- Ебальник завали, комса. — прошипел Петька. — Чапай думает! Тихо себя веди. А кто здесь будет отвечать за базар, так старший решит, уяснил?
- Уяснил, — ответил Фурманов. Петька пользовался репутацией отморозка и садиста. Ссориться с ним не хотелось.
- Идем в хату, — Чапай открыл глаза, решительно хлопнул себя по галифе и поднялся со ступеньки крыльца. — Чего на дворе рядить? Заодоно и бульбу твою посмотрим.
***
На карте вместо катошек стояли ананасы.
- Э-э-э… А картофан где? — ошеломленно спросил Фурманов.
- Слопали. Теперь ананасом пользуемся. Он слащавый, под самогон не так хорошо идет, как картопелька, поэтому дольше хранится. Фломастером его расписываем, штобы ясно было — где Колчак, где мы. Но, бывает, и Колчаком закусываем.
- Так это африканский национализм!
Чапай, Петька, и вылезшая из подпола с подолом кокосов и патронов Анка переглянулись и захохотали во весь голос. Смеялись долго, сочно и с топотом. Потом понемного утихли, пытаясь отдышаться.
- Долбоеб ты, Фурманов, — сказал Чапай, вытирая слезы. — Хоть и академиев кончал. В МГУ, небось, учился? Ну оно и видно. Ананас — это американское растение.Эндемик. Еще произрастает в Восточной Азии. Африканский национализм Анка только что на чердак потащила.
- Значит американско-азиатский национализм!
- Анка! — гаркнул Чапай. — А ну-тко, тащи на стол шо есть.
Анка и Петька шустро поменяли ананасы на продолговатые коробочки.
- Смартфон! — оповестил Чапай. — Корейский национализм!
- Сало! — ну, тут понятно чей национализм.
- Наше ставь! — с надрывом сказал Фурманов.
- Матрешки! — японский национализм.
- Самовары!- монгольский национализм.
- Балалайки! — тюркский национализм... Это я еще до американского национализма не добрался! Потому что уйдешь в лаптях.
- Водку давай! — прохрипел Фурманов, разрывая ворот гимнастерки. — Нашу родимую русскую водочку ставь на стол!
Чапай обернулся к Анке, стоящей у стены с веб-камерой.
- Ты сняла вот это, последнее? Как комиссар требует у комдива ему водки на стол поставить?
- Я вообще стрим веду, Чапай. Ебануться, двадцать пять тысяч человек за две минуты. В подкасте вообще бешенство будет. Лайки летят так, шо картинки не видно.
Чапай улыбнулся, пошевелил усами и вернулся к бледному Фурманову.
- Алкоголь придумали арабы, а название водке дали поляки.
- Менделеев…
- Менделеев вообще еврей. Это понимает любой, кто слышал имя Мендель. Это штож, я теперь буду древне-арабо-польский сионист? Ты психиатров не боишься, комиссар?
- Шахматы на карту поставь, — жалобно сказал Фурманов. — Лошадь там, королеву, туру. Таль, Бортвинник, вот все это наше...
- Еще и древнеиндийский сионист, — отрезал Чапай. — И не надо анкиными кружевными трусиками сопли вытирать. Это итальянский национализм, и очень дорогой, кстати.
- Хоть что-то есть наше, чтобы на карту поставить? — почти беззвучно спросил Фурманов. — Вместо картошки? Чапай, ну подумай. Ты же думать любишь! Ты же что-то придумаешь! Что-то родное, исконное, русское и коммунистическое... Положи на карту наше!
В избе сгустилась тьма. Чапай положил руку на маузер, Петька прошипел клинком, а Анка опустила камеру, и чем-то металлическим лязгнула в левой руке.
- А вот срать на свою карту я не буду, — твердо ответил Чапай.
