Abstract
О первобытном рае для либертарианцев и эксклюзивном чистилище для политиков, о сравнительных характеристиках баритсу и фехтования монтировкой, а также об однопартийности, печально переходящей в беспартийность.
Предыдущие главы
О НАСТУПЛЕНИИ НОВЫХ ВРЕМЁН
ДОЛГИЙ ВЕК
ВЛАДЫКА ПО СОВМЕСТИТЕЛЬСТВУ
THE ENGLISH WAY
КОРОЛЬ ТРОЛЛЕЙ
БУМАЖНЫЙ ДРАКОН, МУДРЫЕ ДЕТИ
Всюду был один обычай,
От громад до мелюзги:
Если хрумкаешь добычей,
То не пудри ей мозги.
(с) Евгений Лукин «Доисторическая»
Популярное заблуждение гласит, что в XIX-м веке в Англии сложилась двухпартийная система «либералы–консерваторы», происходящая от противостояния, соответственно, вигов и тори. Это красивое заблуждение, удобное. Правда, в подобном утверждении столько натяжек и неточностей, что проще сказать: «Нет, всё было совсем не так!». А для того, чтобы объяснить, как всё было, нам опять придётся обратиться к XVIII-му столетью, ко временам, которые называют ещё «индустриальной революцией».
Называются многие причины того, почему из заурядной европейской державы Британия вырвалась вперёд и к середине XIX-го века, после Крымской войны, стала мировым лидером. Много чего у них было: и промышленный бум, и демократические традиции, и аристократизм, и колонии, и могущественный флот, и действующий парламентаризм. Проще сказать, чего не было – единства. И очень сложно сказать, тормозило это Англию, или наоборот способствовало её стремительному развитию. Существовало сразу несколько Англий, и все они были разными.
В одной из них джентльмены жили в усадьбах, ходили на охоту (дословно shooting, в смысле, «пострелять»), посещали англиканскую церковь, ездили «на сезоны» в Лондон, мечтая быть представленными ко двору Его Величества, устраивали балы, играли на фортепиано или арфах, выискивали выгодные партии для дочерей или невест с приданным для сыновей, нанимали управляющих для ведения хозяйства... и постепенно разорялись. Не то, чтобы они вели хозяйство плохо, просто окружающий мир богател быстрее – а это означало инфляцию, как денежную, так и ценностную. Это мир произведений Джейн Остин, создавшей канон английского любовного романа. Мир надменного мистера Дарси и дочерей мистера Беннета, капитана Уэнтворта, разбогатевшего на «экспроприации экспроприированного» у пиратов, и мота Уильяма Эллиота, офицеров прибывшего на постой полка и сельских эсквайров. Общество, в котором неприлично было даже упоминать деньги, а не то, чтобы их зарабатывать ("его свояк – лондонский адвокат, какой конфуз").
В этом обществе нет денег – есть состояние. А если ты разорён, то выходов немного. Жениться на приданом. Купить офицерский патент (или получить его по протекции) и отправиться в колонии. Из колоний всегда возвращаются богачами – те, кто возвращаются. Никто особо не спрашивает, как именно это происходит. Мужественные британцы побеждают страх и смерть, а за это им положена награда. Почему богатства должны принадлежать дикарям, когда есть такие смелые мы? (Чтобы не впадать в грех антиимпериализма, уточним, что богатства эти джентльмены отбирали вовсе не у трудового народа, а у точно таких же "отважных людей", только родившихся на восток от Суэца).
Была и другая Англия, живущих в показной и, зачастую, ханжеской скромности пуритан, воспитанная в "духе предпринимательства", о котором впервые заявил Дефо, ведущая дела, жертвующая бедным по пятницам, вкладывающая капиталы в колонии и работорговлю, открывающая банки и мануфактуры. Они сами изобретали или оплачивали изобретения, превратившие Британию в страну угля и пара: знаменитую машину Уатта, автоматическую прялку Харгривса "Дженни", ткацкий станок Картрайта, железную дорогу, откачку воды из шахт, мелиорацию болот. Это им мы обязаны словом бизнес, отличным от слова занятие. На них всегда стояло клеймо сутяжников и дельцов, они жили с жутким комплексом: будучи силой, они не могли быть властью, потому что власть и "истинное" уважение принадлежали только блааародным. И часть этих людей таки добивалась благородства, чаще всего – оказывая "неоценимые услуги" короне, а попросту говоря, покупали титулы. На них, естественно, искоса смотрели вдовствующие тётушки и бабушки из аристократических семейств, но что поделать, у этих парвеню были деньги, и для спасения Аббатства Даунтон семейного поместья приходилось идти на жертвы.
Была постепенно уменьшающаяся Англия сельская: йомены, фригольдеры, арендаторы. Они ходили в те же церкви, что и хозяева их земель, и верили в то, что "завтрашнее завтра будет как вчерашнее вчера"(с). Не стоит воспринимать их идиллически: в нынешнем мире эти люди, если не считать некоторых эстетических деталей, куда скорее нашли бы общий язык с Талибаном, чем со среднестатистическим европейцем. Терпимость к чужой точке зрения не входила в число их достоинств, зато из этих людей получались верные солдаты, готовые умереть за короля и веру.
Воровской притон. Нет, это не заседание Кабмина
И был мир бродяг, люмпенов, портовых грузчиков и торговцев в разнос , а также примыкавшего к ним пролетариата (сначала на мануфактурах, позже на заводах). В большинстве своём это, естественно, было население крупных промышленных городов, среди которых первое место без сомнения занимал непомерно разросшийся многомилионный Лондон. Это мир подонков, лохмотьев и торговцев краденым, прекрасно изображённый Бертольдом Брехтом в "Трёхгрошовой опере": "Нищие нищенствуют, воры воруют, гулящие гуляют", – который ни во что не верил и ни в копейку не ставил чужую жизнь. Эти люди ещё не знали, что являются боевым отрядом классовой борьбы, поэтому относились к себе с не меньшим цинизмом и пренебрежением, чем к "чистеньким" из высших слоёв.
Встреча миров
В общем они отличались всем: мышлением, состоятельностью, целями, религией, языком, манерами... В определённом смысле это были разные нации на одной территории, и между ними шла упорная война без правил. Не зря в обязательную программу обучения джентльмена входил бокс (кулачный бой, если без понтов), а зачастую и приёмы с тростью – мужчина из высшего общества не должен был рассчитывать ни на какую помощь со стороны при встрече с "отребьем" и не был скован моральными нормами на этот счёт. Даже убей он своего противника – суд всегда встал бы на его сторону, потому что государство существовало для добропорядочных британцев, а какой же покойник добропорядочный, если он никто, звать его никак, владеет он только своими лохмотьями, да и вообще – ирландец, поди. Обратное, впрочем, тоже было верно: если богатенький буратино решил прогуляться в районе Сохо, то сам дурак.
Можно рискнуть, сказав, что именно наличие этой внутренней разности потенциалов и дало энергию, вытолкнувшую Британию вперёд. Вот только смазкой при этом послужили человеческие судьбы.
На континенте такого явного разрыва не было – по крайней мере публично. В монархических странах блюстители закона обязаны были (хотя бы для проформы) заботиться обо всех подданных. Республики провозглашали равенство перед законом (а на деле – государственную опеку) всем без сословных различий. В Британии же... выразимся так: всем было пофиг.
Нет, поймите правильно, континентальная аристократия вытирала ноги о свою чернь не менее брезгливо, чем островная, а европейские дельцы выжимали из должников последние гроши с тем же упоением, что и британские партнёры. Но по ту сторону Ла Манша (за исключением, разве что, Нидерландов, пока их не завоевала Франция) государство везде брало на себя патерналистическое обязательство заботиться о людях, а Британия выступила циничным чудовищем, которое потребляет своих жителей ровно с теми целями, которые им приписала ситуация.
И ещё одно. Главное, что вынесла Англия из своей гражданской войны, окончательно разрешившейся только в 1715-м, это правило не переступай черту. Не пытайся завладеть всем. Не повторяй ошибок прошлого. Эта черта прослеживается практически во всех событиях сонного для страны XVIII-го века. Да, Англия напоминала перегретый паровой котёл, в котором любая течь могла стать причиной взрыва, но ни у кого не было возможности закрутить гайки туже критического значения – всегда находилась сила, которая могла словить такого умельца за руку (чаще всего – исходя из своих чисто прагматических соображений).
Существенная деталь: неравноправие это было в конечном счёте преодолено, путём долгой и, порой, кровавой борьбы, которую потом описывали, как классовую. Вот только активистами в этой борьбе, вопреки привычной нам марксистской, а позже советской картине мира, были вовсе не представители угнетённых классов, а совсем даже наоборот. Зачастую действия их были вредны их же прагматичным интересам. И чтобы объяснить это, нам придётся опереться на такое зыбкое основание, как культура – в смысле набора моральных принципов и традиций.
Байрон, пылкий романтик и революционер, поэт, оккультист (в плохом смысле слова) – "член палати лордів". Чарльз Диккенс, открывший широкому свету прелести трудовых домов – буржуа, сын чиновника по происхождению. Выразительницы социального протеста (а заодно родоначальницы феминизма) Джейн Остин и сёстры Бронте – дети сельских священников. Защитники рабочего класса Фергюс О'Коннор и Эрнест Джонс – адвокаты.
Все они могли жить далее в рамках своего круга, но каждый столкнулся с тем, что считал несправедливым, независимо от положения в обществе – и не смог промолчать. Вот так оно и работало... и работает по сей день.
Есть соблазн повторить банальное ныне утверждение, что англичан объединяла только королевская власть – но и это было не так. Четыре Георга из Ганноверской династии были самыми нелюбимыми королями за всю историю Англии. Первые два родились за пределами Острова, были "немцами", не совсем понимающими, куда попали и что здесь происходит. Их привезли и посадили на трон, а общественность (не народ, а именно те, кто мог влиять на события) терпел чужаков, потому что лучше уж они, чем паписты-якобиты. Зато королей обложили флажками со всех сторон и внимательно следили, чтобы со всех сторон стояли загонщики с трещотками, не давая им высунуться за пределы церемониальной рутины. Монархические традиции всё ещё были сильны, у королей было немалое влияние на политику, и два века борьба с Парламентом продолжалась под ковром, временами радуя журналистов очередным скандалом.
Ганноверы имели шанс вернуть себе реальную власть при очередном наследнике, герцоге Фредерике, но тот таинственно скончался, после чего его фракция развалилась. Его сын Георг III, оказался упорным, но несчастливым в своей долгой борьбе... Однако об этом позже.
Долгое время от момента воцарения Ганноверов власть безальтернативно принадлежала вигам. Тори, как сторонники "лжецаря" были угнетены в правах, а после смерти "Молодого Претендента" в 1766-м их дело официально потеряло всякий смысл. Виги попросту монополизировали политическую жизнь в стране: лишь они занимали руководящие посты и участвовали в выгодных государственных предприятиях. Вигами контролировались все значимые газеты, широко и открыто использовалась система подкупов ключевых лиц и избирателей за счёт средств государственной казны, большинство в парламенте контролировалось за счёт скупки "гнилых местечек", дававших проводить депутатов с самыми неоднозначными характеристиками. Пожелай виги устроить в Англии диктатуру имени себя – никто не смог бы их остановить. Но они были не только жадными, но и осторожными: не прекращая безудержной вакханалии обогащения, они не переступали черту, за которой против них объединились бы даже самые заклятые враги. В общем, латинские классики и хроники времён Карла I и Кромвеля сослужили им хорошую службу. Виги предпочли быть всевластными в своём мирке – и не мешали жрать друг друга представителям миров остальных.
В наши дни правление вигов назвали бы олигархатом – и были бы абсолютно правы. С той единственной разницей, что лидеры вигов были олигархами в античном смысле слова: они не были непосредственными владельцами "заводов, газет, пароходов", потому что не желали марать руки низменным торгашеством (в чём было их огромное отличие от голландских коллег и предтеч, которые свою шерсть с государственной власть с торговлей не разграничивали). Они были лучшими людьми(тм) страны и взимали свою ренту просто в силу обладания властью, оставляя другим возможность копошиться у подножья их величия. А другие до определённой поры большего и не желали.
продолжение здесь