Abstract
О пределе терпения, конце истории и бедном Лопитале

Что естественно, друзья,
То не безобразно.
Оттого никак нельзя
Жить нам без оргазма.
(с) Наталья Кокорева и ансамбль «Бубенцы России» — Как у девок во селе

В отношении языка (нет, я не о мовосраче, а о языке как явлении) существует по крайней мере одна всеобщая точка непонимания. Часть людей считает, что речь по умолчанию существует для того, чтобы описывать реальность, а другая – чтобы выражать желания.

Конечно, это не полярные оппозиции, то есть одно не отрицает другого. Но всё же есть некоторое «дефолтное» восприятие чужих утверждений, которое часто является неосознанным: считаем ли мы, что собеседник говорит о том, что есть, или о том, как он хочет, чтобы было.

Проиллюстрирую на двух довольно частых примерах.

Использование «бытового» разговорного украинского (вплоть до суржика) в литературных произведениях и в кино.

Речь литературных персонажей в большинстве случаев – это язык очень узкого круга «высококультурного» меньшинства. Так не говорят ни в сёлах, ни на улицах городов, ни в научных+технических тусовках. И это огромный минус «большой» украинской литературы – значительная часть читателей не воспринимает её язык как родной, он для неё искусственный, нарочитый, неестественный.

К сожалению, украинская пишущая тусовка уже давно превратилась в закрытый элитарный клуб, в котором снобизм стал нормой. Они действительно говорят на этом языке и не понимают, как может быть иначе. А вот когда в их мир внезапно вторгается речь пересічного українця, «узаконенная» употреблением в произведениях искусства, начинается буря.

«Литература и кино должны учить! Должны задавать норму! Вы разрушаете язык, даёте установку на искажение, на извращение правильного порядка!».

Правы ли они?

Отчасти.

Да, речь героев книг и фильмов формирует норму, даёт образец для подражания читателям/зрителям. Но как же быть с реальностью? Получается, нельзя показывать мир таким, какой он есть? Обязанность автора – менять человека, а не изображать его в естественном виде?

Другой пример не менее конфликтный – образ женщины в современном искусстве.

Думаю, многие из вас видели статистику в стиле «На экране мужчины говорят в 4 раза больше женщин, героев-мужчин всегда больше, а история показывается мужчинами о мужчинах и для мужчин».

Правда ли это? Да, строго говоря – правда.

Но проблема именно в том, что история человечества за последние 5 тысяч лет и есть практически всегда историей мужчин. Да, это был безусловно патриархальный мир, в котором женщинам чаще всего отводилась роль ресурса (справедливости ради, такая же роль отводилась многих – детям, рабам, соседям, просто не вовремя подвернувшимся прохожим...). Несправедливо? Да.

И вот с этого момента начинается неразрешимый конфликт: показывать роль женщины в прошлом такой, как она была, или такой, какой она должна быть исходя из современных понятий о равенстве.

Изображать женщин-воительниц? Это ложь.

Вводить женщин-героинь, чьи действия «по-своему не менее важны»? Так это другая форма дискриминации, описание гендерно стереотипных ролей, и она вызывает возмущения не меньше, чем прямолинейный реализм.

Показывать женщин такими, как их представляли сотни поколений предыдущих авторов (тоже мужчин в большинстве случаев): покорными на словах, но «коварно плетущими интриги» – так сразу же получишь в лоб обвинения в сексизме. Ты, мол, призываешь к неравенству, даёшь читателю соответствующую установку, показывая положительного героя-носителя патриархальной культуры.

И попробуй докажи, что ты не призываешь к возврату того прошлого – для значительной части людей описание и является призывом к действию, и переубедить их в обратном не представляется возможным.

Проблема тут в самом языке.

Ведь не исключено, что назначением языка и не является передача истины.

Возможно, язык как явление возник не для описания реальности, а для передачи пожеланий. Отсюда и его конструкция, которая по определению предполагает заинтересованность говорящего в предмете высказывания. Отсюда же может проистекать и магическая функция языка: когда само произнесение фразы означает желание несиловым способом (да простит меня Тесля) изменить реальность (а отсюда уже и восприятие фразы как формы действия – то есть заклятье).

В общем, может это естественно, что мы априорно воспринимаем чужую речь как пожелание, а не отчёт?

Может.

Но вопрос в том, следует ли мириться с такой ситуацией? Да, у нас в культуре бытует установка «что естественно – то не оскорбительно», обычны призывы «вернуться к природе», «не сковывать себя» и всё такое. Да, «естественное» стало синонимом «правильного».

Беда в том, что у естественного нет границы. Более того, человек и стал человеком тогда, когда принялся вытворять неестественные вещи. Разводить огонь, жарить на нём мясо (кстати, производя при этом пирены – канцерогены, ассоциирующиеся с запахом копчения), выскабливать шкуры и сшивать их жилами, строить шалаши и прикручивать камни к палкам для усиления удара. И параллельно отказываться от таких естественных вещей как нагота, демонстрация х..я как признака доминирования в группе, использование секса в обмен на еду, кидание калом в сородичей и поедание падали, найденной в ночной саванне. (Да, это всё осталось в фигуральном смысле, но разница, согласитесь, есть).

Так к чему нам стремится, к «естественному» или к «искусственному»?

И что таки делать с языком, который выдаёт действительно за желаемое?

У меня ответа нет. А у вас?

Данный блог является научно-популярным. В статье могут быть изложены точки зрения, отличные от мнения автора.