Abstract
О том, что можно петь, и чего нельзя писать; о неблагодарности спасённых наций, а также о чудесных метаморфозах, происходящих под звуки канонады

предыдущая часть здесь

Ему сказали: «Братан, твои призывы смешны,
Не до любви, у нас программа своя.
Идёт перформанс под названьем „Возрожденье страны“,
Часть вторая, патетическая».
(с) Т. Шаов «О народной любви»

Любит наш народ
Всякое говно
(с) С. Шнуров «Народная любовь»

Классики марксизма (ещё без ленинизма), внимательно следившие за происходящим из воон тех кустов Брюсселя и Лондона, точно характеризуют суть нового режима, как цезаризм. В справедливости им не откажешь: великий римлянин, прежде чем стать салатом, проделал именно такой исторический путь. Как видно, не зря молодой Луи-Наполеон в детстве изучал классиков античности.

Впрочем, вскоре такое уточнение перестало требоваться: то, что в греческих полисах именовалось тиранией (когда узурпатор уничтожал «лучших людей», опираясь на чернь), а в Риме стало ассоциироваться с именем Гая Юлия, в Европе XIX-го века получило собственное имя – бонапартизм. Благо, пример был под рукой и в особых представлениях не нуждался.

Все сёстры получают по серьгам. Де Морни, ставший после переворота министром внутренних дел, довольно скоро уходит в отставку, потом возвращается в виде председателя потешного Законодательного собрания. При этом он занимается неприкрытыми финансовыми спекуляциями и довольно скоро вновь становится одним из самых богатых людей Франции.

Сент-Арно получает свои 100500 золота, Крымскую войну и смерть от холеры через несколько дней после победы на Альме. Прочие герои и непричастные тоже не остаются внакладе: в аппетитах они себя не ограничивают, но Франция – широкая душа, и богатств хватает на всех. На всех нужных и верных.

Даже отец де Морни, граф де Флао получает свою долю милости и отправляется послом в Лондон, где запоминается не столько дипломатической деятельностью, сколько обходительностью манер.

Внутренняя жизнь страны ставится под полный полицейский контроль. Ни одна газета не выходит, если её не одобрит чиновник. Государство идёт на союз с католической церковью в области образования и морали. О степени цензуры вы можете себе представить по тому, что «Дама с камелиями» Дюма-младшего, а позже и «Травиата», написанная по её мотивам, запрещаются к постановке в Париже за аморальность (даже когда уровень скрепоносности немного спадёт, оперу ещё до 1880-х будут ставить в декорациях эпохи Регентства, чтобы не вызывать ненужных ассоциаций). Зато «Соломенная шляпка» в 1851-м с громким успехом прорвалась на столичную сцену, продемонстрировав всё, что парижане думают о провинциалах.

Это же неприкрытый разврат!

В чём нельзя упрекнуть Наполеона III, так это в непонимании собственного народа. Он прекрасно знал, чего хотят люди – и щедро им это давал. Нет, речь идёт вовсе не о свободе, равенстве и братстве. Народ жаждал сказок о славе – и правитель им их дарил каждый год.

В этом он, опять-таки, всего лишь шёл по стопам своего гениального дяди. Да, вы же не думаете, что Наполеон Первый стал любимым императором по случайному стечению обстоятельств? Отнюдь, за этим стояла кропотливая работа сотрудников ещё не изобретённых на тот момент пиар-агенств, скромно маскировавшихся под журналистов и публицистов. Любой мальчишка во Франции тогда знал, чем именно он должен гордиться в данный момент – потому что предмет для гордости однозначно указывался в очередном императорском бюллетене, полном описаний побед, трофеев и приобретений. Не зря же заговорщики, попытавшиеся в 1812-м устроить переворот, первым делом опубликовали фальшивый бюллетень с новостью о смерти императора. Другого пути к сердцам французом не было.

В общем, для народной любви требовалась война. Чтобы слава, новости с фронтов, парады, усатые ветераны, ордена и медали. Но чтобы никто не видел, как это грязно, глупо и бездарно. В общем, чтобы воевать – и не воевать.

И цель была выбрана безошибочно. «Жандарм Европы», которого либеральная общественность ненавидела даже больше, чем нового французского диктатора. Который оскорбил всех французов в лице императора, отказавшись признать его после коронации «братом моим». Который бесцеремонно угрожает бедным туркам, предлагая разделить их империю, да ещё и осмеливается претендовать на роль единственного защитника христианской веры в турецких землях (что характерно, даже Папе Римскому на это было пофиг, но не Луи-Наполеону). А главное – далеко.

Крымскую войну союзники провели похабно, и не будь Российская империя настолько прогнившей – нахлебались бы они горя с такими стратегами. Однако, реляции с фронтов были превосходны, и скоро просвещённый француз наизусть знал названия всех крымских ручейков и оврагов (парижский Севастопольский бульвар тому порукой). На мирной конференции в Париже император тоже показал себя на высоте, одновременно и не вмешиваясь в переговоры, и модерируя их. В результате Франция одномоментно вернула себе центральную роль в Европе, пусть и ценой роспуска «великого концерта».

Дальше настала очередь следующего угнетателя порабощённых народов – Австро-Венгрии. Публично выступая за право нации на самоопределение, Франция вписалась за своего фактического сателлита – Пьемонт (Сардинское королевство). Французы выиграли за итальянцев эту войну, присоединив к Пьемонту Ломбардию (и забрав себе Савойю и Ниццу). Империя стала бесспорным европейским лидером.

Однако, внезапно прозвенел тревожный звоночек. На очередных парламентских выборах внезапно слишком много голосов набрала оппозиция – и роялистская, и республиканская. Формально в этом не было ничего страшного, Законодательное собрание не имело права даже публиковать протоколы своих дебатов, не говоря уже о законодательной инициативе и прочих лишних вещах. Но Луи-Наполеон прекрасно понимал, что сидит на троне благодаря народной любви, и только благодаря ней. Он нуждался в ней. Ему нельзя было терять ни крохи, потому что любовь – это не просто большинство, это всеобщее обожание.

Даггеротип Наполеона III (около 1850–55). Согласитесь, куда менее льстивый, чем портреты

Провинция всё ещё любила великого императора, но Париж... Париж его ненавидел. Либеральный парижанин, завсегдатай ресторанчиков и кабаре – за расстрел на Больших бульварах, за невозможность говорить то, что думаешь, за необходимость постоянно оглядываться, нет ли рядом шпионов, за отсутствие перспектив. Пролетарские предместья – за новое трудовое законодательство, фактически сделавшее наёмного рабочего крепостным, за слишком явный разрыв между богатством новых вельмож и чернью, за воровство чиновников и пристрастность судей.

И Луи-Наполеон отвечал Парижу взаимностью. Новый градоначальник, барон Осман (Haussmann, ничего общего с турками) фактически снёс старый город и построил на его месте новый. Исчезли старые узенькие улочки, такие удобные для постройки баррикад – их место заняли открытые широкие бульвары. От старого Парижа остался разве что Латинский квартал да Монмартр (на тот момент – рабочее предместье, в котором приличному человеку и появляться-то было опасно... это к вопросу о репутации пресловутого «Мулен Руж»).

1855-й год. Париж курильщика и Париж барона Османа.

Париж сопротивлялся, как мог. Никто не мог запретить выносить столик и пару стульев на улицу, чтобы выпить чашечку кофе или насладиться тем, как прекрасно готовит сосед – так появилась культура уличных кафе, вскоре захватившая всю Европу. Либералы и вольнодумцы забирались туда, где шпиков не было или их вычисляли на раз-два – в полуподвальные кабаки, непристойные заведения вроде кабаре и борделей, и там, вы не поверите, рассказывали стихи, сочиняли песни и спорили о судьбах общества. Так богема стала ассоциироваться с революцией. Ну, и наоборот тоже.

1860. Кафе-шантан. В смысле, кафе с песнями и плясками

А тем временем экономика, получившая было толчок в результате международных успехов и колониальных завоеваний, начала потихоньку похрипывать. Дело в том, что империя следила за социальным спокойствием. А оное предполагало отсутствие скопления большого количества взрывоопасного материала – например, голодных рабочих, в одном месте. И там, где бизнесмен видел возможность постройки, скажем, фабрики, чиновник тут же видел бараки с нищим пролетариатом, готовым поднять красный флаг и выйти на баррикады. Чиновник, несомненно, был более прозорливым, считая каждого рабочего потенциальным социалистом, но в результате для открытия нового дела инвестору без нужных связей (что также означало немалые затраты) требовалось пройти все круги ада, несомненно знакомого жителям нашей страны. Вследствие этого Британия, не настолько беспокоящая себя по поводу социальной справедливости, с каждым годом уходила вперёд всё больше и больше.

Наполеон пытается сократить разрыв хотя бы в одной области – строительстве железных дорог. Да, за время его правления сеть увеличивается вдвое, но этого всё равно катастрофически мало – и для промышленности, и для безопасности страны (как это станет ясно в 1870-м). Более того, государственные дороги неэффективны, и ничего с этим поделать нельзя.

Того хуже, в 1860-м году Луи-Наполеон уверовал во фритредерство, и с его благословения был подписан договор о свободной торговле с Британией, детище Кобдена. Французские предприниматели даже крякнуть не успели, как рынок наполнился дешёвыми товарами с другого берега Ла-Манша. И оказалось, что свобода слова и представительства в парламенте имеет значение – особенно когда их нет, и никто не может защитить тебя от благородного безумия твоего императора.

Но беда подстерегает нас на вершине успеха. И часто там, где её не ждут.

У Луи-Наполеона начались проблемы в сугубо личной жизни. Уже в роли императора он принялся свататься к различным королевским домам Европы, но даже изгнанные из Швеции Ваза не захотели отдать свою дочь за такого сомнительного типа. Пришлось понизить класс запроса и жениться на испанской дворянке с шотландскими корнями и сомнительным происхождением, Евгении Монтихо. Говорят, она была очаровательна.

María Eugenia Ignacia Agustina Palafox de Guzmán Portocarrero y Kirkpatrick (1826–1920), императрица Евгения Монтихо (1853–71). Вот и верь после этого портретистам

Бедный Луи-Наполеон, выросший в итальянской фривольности и французской свободе нравов, даже не знал, на что нарывается. Евгения была достойной дочерью Испании и католической церкви и на всякое это там смотрела весьма неодобрительно. Любовницы были решительно выселены из дворца, включая несчастную Харриет Ховард (к чести Наполеона, он честно вернул все долги и дал своей боевой подруге дворянский титул и замок... впрочем, я сомневаюсь, что её это утешило). Можно сказать, что гордая грандесса сыграла в жизни Бонапарта ту же роль, что и Фернанда дель Каприо в судьбе семьи Буэндиа из «Ста лет одиночества» – принесла в бесшабашный и авантюрный мир дух затворничества и ханжества, не исправивший существующих пороков, но уничтоживший преимущества.

Более того, сразу же после рождения наследника Эжена (Евгения... да, с фантазией в плане имён у них было так же туго, как и у Маркеса) она... как бы это сказать, не употребляя молодёжный слэнг... перестала допускать к себе мужа. Мол, получил своё – и отвянь. Можете себе представить, как себя чувствовал любвеобильный Луи-Наполеон на излёте пятого десятка годов. Сама же императрица стала заниматься делами богоугодными, в число которых почему-то входила политика.

Тут начались и внешнеполитические проблемы. Попытка устроить очередную «маленькую победоносную войнушку» где-нибудь подальше ради обновления косметики на имперском фасаде, закончилась несмываемым позором. Воспользовавшись ослаблением США в годы гражданской войны, Наполеон отправляет в Мексику экспедиционный корпус, чтобы установить там империю и посадить на трон Максимилиана, брата австрийского императора (не спрашивайте, почему французы помогали австрийцам в Мексике – долго объяснять). Авантюра не удалась, мексиканцы, в отличие от вьетнамцев или берберов, оказались не по зубам европейским силам, и после нескольких лет партизанской войны и тысяч смертей (в основном от лихорадки) французы с позором вынуждены были убраться домой. Крайним за провал был назначен главнокомандующий, фельдмаршал Базен, и у этой истории будет неожиданное продолжение.

(Кстати, именно для этой геополитической операции без наркоза Наполеон III и выдумал термин Латинская Америка. В том смысле, что она говорит на латинских (романских) языках и исповедует католицизм, в противовес протестантской Северной Америке.)

Пока император искал красивых репортажей о победах за морем, кризис подошёл с европейской стороны. Десять лет циничного пренебрежения идеалами стабильности монархического братства, как мы уже знаем, воспитали новое поколение дипломатов – ещё более циничных и зубастых, чем романтический (в глубине души) Луи-Наполеон.

Сначала номер отколол ручной зверёк Наполеона, комнатная собачка, которая ещё со времён президентства ела с французской руки и послушно выполняла нужные фокусы – Сардиния. Вы только подумайте, пьемонтцам оказалось мало Ломбардии, которую им подарили кровью французских солдат – они захотели заграбастать всю Италию! И коварные англичане им в этом помогли! Более того, они покусились на Рим – а у императора с папой было джентльменское соглашение: мы вас защищаем, а вы за нас проповедуете в школах и соборах. Пришлось стрелять в итальянцев – а те взяли и обиделись.

Более того, слишком бурно зашевелилась Пруссия во главе с новым невменяемым канцлером Бисмарком. Сначала придавила своих голодранцев и горлодёров, а потом взяли да и отхватила кусок от Дании, не спросив разрешения у старших. Наполеон решил, что неплохо бы стравить двух самых главных врагов, чтобы потом их помирить за их же счёт, да вот беда – Пруссия разбила Австрию настолько быстро, что Франция даже не успела вмешаться. В результате Берлин стал ещё сильнее... и где же здесь выгода нашей империи? А что ещё хуже, на почве войны с Австрией Пруссия стала лучшим другом Италии, и даже помогла ей вернуть себе Венецию.

Затем последовал Люксембургский кризис, затем уколы со стороны Берлина посыпались один за другим. Над Наполеоном стали посмеиваться в дипломатических кругах, мол, стар стал, беззуб.

Да, Луи-Наполеон преждевременно постарел. Дали о себе знать бурная партизанская молодость в Италии и шестилетний тюремный курорт. Обострились почечные проблемы, спасаясь от болей, император подсел на опиаты, стал рассеянным, сонным.

Наполеон и Евгения, конец 1860-х. На императрице так называемое Eugénie paletot (пальто Евгении), введённое нею в моду. Кстати, слово «пальто» тоже оттуда

У него было два выхода: отпустить поводья или затягивать гайки. За первый подход ратовал брат, герцог де Морни, сторонник «либеральной империи» (успевший, кстати, к тому моменту приобрести себе русскую княгиню Софью Трубецкую в жёны). Его принцип был простым: «Да пусть ...тся, как хотят, лишь бы не мешали рубить бабло!». По его совету Наполеон сделал ряд послаблений: разрешил клубы и собрания, объявил амнистию большинству выживших либеральных оппонентов, отправленных в колонии, дал ряд полномочий Законодательному собранию (символично, чтобы не сильно разгонялись), передал образование в руки светских кругов. Возможно, что-то у либерального крыла и вышло бы, но в в 1865-м году сибарит и гедонист де Морни внезапно заболел, в попытке вылечиться выпил чего-то не того и умер в возрасте 53 лет.

Как это часто бывает со стареющими ловеласами (см. Луи XIV), вечно осоловевший и страдающий от болей Луи-Наполеон попал под влияние властной и строгой жены, которая непроизвольно стала главой консервативного крыла в неформальной группе людей, имеющих доступ к телу, по-прежнему исполняющему функции императора.

А тем временем на очередных выборах в Парламент прошло аж пятеро республиканцев, которые ради общего блага даже согласились принести присягу императору (с большой фигой в кармане, естественно), и там принялись возводить хулу на благоденствие, царящее в стране. Более того, полиция доносила, что либеральные круги не оценили щедрость монарха и принялись использовать дарованные послабления с неблагодарной целью опорочить его честный образ. И добро бы просто ругали, как шипящий из Лондона Гюго, нет его подымали на смех, как всё тот же Густав Доре – а вот этого император уже стерпеть не мог.

В Париже было неспокойно, либералы позволяли себе невесть что, за один только 1870-й год дважды вспыхивали социалистические бунты, на усмирение которых приходилось отправлять войска. Чтобы вернуть доверие народа (и веру в себя, так нужную ему, полагающемуся на народную любовь) он проводит в том же 1870-м году ещё один плебисцит, вынося на рассмотрение вопрос о либеральных реформах при условии наследования трона его сыном Эженом. Оппозиция ведёт яростную антиагитацию, но результат повергает их в шок: 83% «за». Леон Гамбетта, лидер республиканцев говорит что-то невнятное о французском народе и добавляет: «Мы раздавлены. Император победил».

Ещё никто не знал, что до падения империи осталось меньше 4 месяцев.

Луи-Наполеон вовсе не в восторге от результатов плебисцита. Какие-то жалкие 83%? Ему, лучшему из монархов, любимцу народа? И Париж... Париж! Он против императора, как и большинство крупных городов! Но Наполеон знает, как вернуть народную любовь. Для этого нужно немного – ещё одна победа. Большая и громкая. Кого бы победить?

«Меня! Меня!» – возбуждённо подпрыгивает Бисмарк. Ему тоже нужна быстрая и красивая победа, чтобы ни у кого не возникало сомнений, кто самый главный в Германии. Но войны боится король Пруссии Вильгельм I, выросший в тени наполеоновских войн и недоверчиво относящийся к собственной армии. Луи-Наполеон и Бисмарк буквально атакуют его провокациями с обеих сторон, используя самые грязные методы ("неправильный" перевод телеграммы, оскорбительные демарши).

В конце концов, нервы сдают, и летом 1870-го, неожиданно для разъехавшихся в отпуска дипломатов, политиков и офицеров, Франция объявляет Пруссии войну.

Что было дальше, я подробно описывать не буду. И без меня тучу книг и статьей написали. Краткое резюме: если бы не война, никто бы, возможно, и не узнал, какой бардак твориться в стране. Франция не смогла обеспечить подвоз к собственной границе армии и, главное, боеприпасов для неё, в результате, отстрелявшись на неделю активных боевых действий, французы вместо наступления вынуждены были отступать. Офицеры приезжали из отпуска не в те города, где их ждали собственные части (иногда совершенно незнакомые). Ружья вываливали из вагонов, чтобы привезти к театру солдат, и те потом сутками ждали на станциях своей амуниции. В армии был страшный некомплект, так как "основа нации", крестьяне, вместо исполнения патриотического долга почему-то предпочитали откупать своих сыновей от службы. "Старые ворчуны" (как ласково называли ветеранов) настолько подзаплыли жирком, что не выдерживали дневных переходов и отставали от колонн, а молодые солдаты выбрасывали рюкзаки с пайком и котелки, потому что им было лень их тащить на горбу. Лучшими частями остаются зуавы, которым приходится хуже всех – они не сдавались до последнего, и немцы, ослеплённые яростью от жестоких потерь, отказываются признавать за "этими обезьянами" права военнопленных – и убивают большинство из них на месте.

Битва при Шпихерене (6 августа 1870). Большинство этих ребят из 27-й бригады так и останется лежать в выгоревшей траве

Намного хуже дела обстояли в верхних эшелонах. Луи-Наполеон не доверял никому, боясь заговоров (помнил ведь, как сам пришёл к власти), поэтому не решался дать полномочия главнокомандующего никому из маршалов, и в первую очередь попавшему в немилость Базену. Жена его в этом яростно поддерживала. Император должен стоять во главе армии, – твердила она. – Все должны знать, что победа именно его.

Луи-Наполеон отправился на фронт и уже в дороге осознал, насколько немолод. Во время совещаний он молчал, не мог принять решений, а Евгения, оставшаяся в столице регентшей, бомбардировала его телеграммами с особо ценными советами. Среди генералов начался разброд, никто не хотел стать между императором и его женой, а Базен, не получивший командования, ещё и затаил сильную обиду. А когда настал момент, и Луи-Наполеон, опасаясь пленения уехал на запад и оставил командиром Базена, тот, такое впечатление, специально залез в окружение, лишь бы подольше оставаться реальным главнокомандующим и не подчиняться ни полусонному императору, ни его некомпетентной жене.

Франсуа-Ашиль Базен (1811–88), маршал Франции. Виноватый во всём

Дальше известно – рывок неподготовленной резервной армии на помощь осаждённому в Меце Базену, Седан, бойня, пленение императора и сотни тысяч французских солдат. Бисмарк, с ужасом понимающий, какую глупость сделал, замечает Луи-Филиппу: "Вы когда-то говорили, что никто не мерит статую, пока она стоит на колонне. Так вот, вы – пали".

"Эх, Петька, как нас жизнь раскидала-то"

В Париже тем временем творятся дикие вещи. В дни, когда армия с боями отступают с Рейна, газеты верноподданнически сообщают о славных победах французского оружия. Сообщают настолько кратко, что общество, привыкшее к официальной лжи, начинает верить самым неправдоподобным слухам. Этим пользуются махинаторы. В один из дней, за час до открытия биржи, кто-то выскакивает на ступени здания с пачкой отпечатанных листков и начинает орать: "Мы победили! Вильгельм пленён! Наша армия идёт на Берлин!". Курс государственных акций стремительно растёт... пока через несколько часов не приходит весть об отступлении армии Базена в Мец, и курс не летит в пропасть. Кто-то сделал на этом нехилый капитал, но общество осталось на грани взрыва. Много поводов для этого не требовалось.

(В эти дни, 1 сентября, никем не замеченный, уходит из жизни отец герцога де Морни, граф Флао.)

3 сентября весть о пленении Наполеона III в Седане достигает Парижа. Общество, которое было воспитано 19-ю годами веры в личную ответственность императора за благополучие страны, реагирует совершенно однозначно. Буквально за один день, в полном соответствии с учением Екатерины Шульман, имитационный парламент превратился в единственный легитимный орган власти, империя – в республику, тыква – в карету, крысы – в спасителей Отечества, а пламенный оппозиционер Гамбетта – в министра внутренних дел, который улетает из Парижа на воздушном шаре (не шутка).

Парижское кафе 3 сентября 1870-го года

Дальше – осада Парижа, восстание Коммуны и его подавление, правительство Тьера (дождался таки). Бисмарк и Мольтке, взбешённые сопротивлением республиканской Франции – они не ожидали такой долгой войны и были не готовы тянуть коммуникации для воюющей армии через треть враждебной страны. Победоносные германцы в войне потеряли больше французов (как – долгая, но поучительная история), причём на последнем её этапе больше от шассёров (партизан) и болезней, чем от битв против "бандитов Гамбетты", как нежно прозвали собранное республиканцами ополчение.

Луи-Наполеон уже не имеет на это никакого влияния. Вскоре немцы выпускают его, как бесполезный груз, и он уезжает в Лондон, к сбежавшим туда жене и сыну. Там он наконец-то решается сделать операцию по дроблению камней в почках, которую не мог себе позволить, держась за трон. Операция проходит неудачно, и в начале января 1873-го года Шарль-Луи Наполеон Бонопарт, бывший принц-президент и император Франции умирает, повторяя в бреду "Но мы ведь не струсили там, под Седаном?".

Последняя прижизненная фотография Луи-Наполеона (1872)

Его сын, Наполеон Эжен Луи Жан Жозеф Бонапарт, растёт в Англии под присмотром матери. В 1879-м он записывается в британскую армию и, полный мечтаний о славе, отправляется на войну с зулусами. 1 июня того же года он гибнет во время патрулирования. Его мать, Евгения Монтихо, живёт ещё долго и одиноко, до 1920-го года, по негласному преданию принося беды всем королевским особам, с которыми ей доводится встретиться.

А Франция остаётся.

Франция всегда остаётся.

Acknowledgments

Несомненно стоит почитать Geoffrey Wawro "Франко-прусская война". Первые главы очень сжато, но точно описывают внутреннюю и внешнюю политику Франции и германских государство, приведшие к войне, причём начиная от самого прихода к власти всех основных игроков.

"Травиата" и "Соломенная шляпка", естественно, идут в комплекте.

Данный блог является научно-популярным. В статье могут быть изложены точки зрения, отличные от мнения автора.

СОДЕРЖАНИЕ

О НАСТУПЛЕНИИ НОВЫХ ВРЕМЁН
ДОЛГИЙ ВЕК
ВЛАДЫКА ПО СОВМЕСТИТЕЛЬСТВУ
THE ENGLISH WAY
КОРОЛЬ ТРОЛЛЕЙ
БУМАЖНЫЙ ДРАКОН, МУДРЫЕ ДЕТИ
PROTEGE ET LIBERATE
БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ КОМПАНИИ
КАК ЗАХВАТИТЬ МИР, НЕ ПРИВЛЕКАЯ ВНИМАНИЯ ДИПЛОМАТОВ
ЛЕКАРСТВО ДЛЯ НАЦИИ
ЕЩЁ ОДНА СТРАНА, ГДЕ Я НЕ НУЖЕН
СЛОВО НА БУКВУ Х
ИМПЕРИИ УМИРАЮТ ДОЛГО
GAME OVER (ОЛЕНЬ ЗАКОНЧИЛСЯ) (ЭПИЛОГ)