Abstract
О больших трагедиях и маленьких посёлках, сильных женщинах и деспотичных мужьях, а также о том, что толстокожесть ещё никого не спасала
Предыдущие главы
О НАСТУПЛЕНИИ НОВЫХ ВРЕМЁН
ДОЛГИЙ ВЕК
ВЛАДЫКА ПО СОВМЕСТИТЕЛЬСТВУ
THE ENGLISH WAY
КОРОЛЬ ТРОЛЛЕЙ
БУМАЖНЫЙ ДРАКОН, МУДРЫЕ ДЕТИ
PROTEGE ET LIBERATE
БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ КОМПАНИИ
КАК ЗАХВАТИТЬ МИР, НЕ ПРИВЛЕКАЯ ВНИМАНИЯ ДИПЛОМАТОВ
ЛЕКАРСТВО ДЛЯ НАЦИИ
ЕЩЁ ОДНА СТРАНА, ГДЕ Я НЕ НУЖЕН
СЛОВО НА БУКВУ Х
Вечером в «Вестнике» было напечатано:
«Телеграфное сообщение.
Король Дон Карлос, несмотря на установленный за ним надзор, тайно скрылся из Буржа и вернулся в Испанию через каталонскую границу. Барселона восстала и перешла на его сторону».
(с) А. Дюма «Граф Монте-Кристо»
Однако, не кажется ли вам, что в погоне за новыми любимцами судьбы мы совершенно забыли о вчерашних фаворитах? Да, я о ней, о гордой Испании, ещё недавно вершившей судьбы Европы. Куда она пропала с наших экранов, в какой чёрный ящик её засунули вместе с восемью миллионами населения, не считая американских колоний?
Если верить отечественным учебникам, то Испания утонула вместе с Великой Армадой, мелькнула пунктиром под боком у злобного завоевателя Наполеона, как прообраз «дубины народной войны», и снова появилась в новостной ленте лишь в связи с интербригадами и хлопцем, покинувшим хату, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать. Западная гуманитарщина тоже не чествует Иберийский полуостров вниманием: сначала он служит поводом для драки Людовика XIV против всей Европы, именуемой Войной за испанское наследство; потом в ней сражаются бригадир Жерар и стрелок Шарп, заполоняя память романтическими названиями вроде Талаверы и Сарагосы; ещё была какая-то жутко смертельная «испанка», от которой умерли миллионы людей после Первой мировой – и опять-таки внимание возвращается благодаря Хемингуэю и его «Фиесте». В общем, 300 лет провала.
Дело в том, что Испания после ухода с главных ролей в европейском театре – очень неудобный объект для историков. Она не укладывается ни в одну из глобальных концепций развития истории: ни в национальную, ни в классовую, ни в культурную, ни в цивилизационную. Она не иллюстрирует должным образом ни одну из красивых идей и потому её не любят те, кто желает видеть в истории закономерности и выводить морали.
Однако же Испания жила и оказывала существенное влияние на события Европы – пусть часто в качестве большого инертного тела. Суть в том, что тело это лежало на перекрёстке, и его нельзя было просто обойти или проигнорировать. Потому-то отсылки об испанских событиях встречаются постоянно: и у Свифта, и у Бомарше (Фигаро-то плутует не где-нибудь, а в Севилье), и у Дюма.
Так что сейчас мы попытаемся разобраться, зачем графа Альмавива отправляли послом в Лондон, в каких краях полковник Этьен Жерар участвовал в охоте на лису, почему прекрасная Мерседес и её ревнивый кузен Фернан жили в рыбацкой деревушке с названием Каталаны на отшибе Марселя, отчего всё того же Фернана, представлявшегося во Франции испанцем, считали предателем своей родины, а также кто же такой этот злосчастный дон Карлос, из-за чьего займа погорел коварный нувориш барон Данглар.
Однако, для начала стоит решительно опровергнуть миф, будто Испания в этот период была отсталой страной, что и стало причиной её проблем. По крайней мере, речь точно идёт не о технологической отсталости. Как мы увидим дальше, гордые кастильцы держали марку, особенно в военном деле, очень долго... но всё равно проигрывали.
Если судить по формальным показателям, то не было и экономической отсталости. Колонии в Америке и на Филиппинах по-прежнему прилежно заливали метрополию золотом/серебром и «модными» продуктами (сахаром, табаком, кофе, шоколадом), так что баланс был в среднем позитивным, да таким, что многие другие лидеры гонки (та же Британия) могли только завидовать.
Вот в чём была отсталость, так это в областях гуманитарных. И, как это ни странно может прозвучать для многих читателей, привыкших пренебрежительно относиться к «болтологии», именно к этому недостатку можно свести причины испанского пути. Дело в том, что в стране, задавленной идеологическим контролем со стороны католической церкви, было мало шансов у традиций публичного обсуждения и кооперации. Зачем что-то обсуждать, если всё уже решено за нас, причём беспрекословным моральным авторитетом? Зачем идти на компромиссы, ссориться, дебатировать, если и так ясно, что от тебя, от твоего соседа, от вас всех вместе взятых – ничего не зависит? Такая система выдавливала наружу всех честолюбцев и беспокойных, а вместе с ними – и потенциальных проводников прогресса.
И когда оказалось, что Церковь и Власть не справляются с новыми проблемами, которые одну за другой подкидывает внешний мир, а то и делают всё ещё хуже – это была настоящая психологическая травма. Крушение авторитетов вызывало к жизни истинных монстров: поиск новых пророков (желательно заграничных), отрицание всех принципов (нигилизм), панику, желание пройти чужой путь «ускоренными темпами» – и готовность идти ради этого на большие жертвы, причём зачастую за чужой счёт.
И не стоит забывать, что даже в этой ситуации Испания оставалась Империей, хоть павшей и униженной, но всё равно – владычицей мира, пускай даже усыхающего при жизни каждого поколения. Идеи рождаются долго, а умирают ещё дольше, и потеряв реальных вес в политике, Испания – и, главное, испанцы – не прекращали льстить себе рассказами о собственной мощи и утешаться воспоминаниями о былой славе. У империи оставался самый главный ресурс, о котором все любят забывать – люди, и новые поколения испанцев, взращённых в убеждении, что правда на их стороне, продолжали поддерживать жизнь в том, что по сути уже давно умерло.
Нет, Испания была вовсе не так слаба – благодаря своим жителям. Иначе бы её разделили сразу, как только остальные игроки решили, что можно решать свои проблемы за её счёт (и судьба Речи Посполитой тому порукой). И прошли ещё долгие столетья с того дня, как умер Карл Страдалец, последний из испанских Габсбургов...
... и на трон взошёл Филипп Анжуйский, внук Короля-Солнце, свояка испанских Габсбургов. Он был неплохим королём как для своего времени, и Франция, возможно, очень сильно потеряла из-за того, что её королём стал не Филипп (таковы были условия компромисса между разорённой Францией и уставших от войны Австрии, Британии и Голландии), а его малолетний, слабый, развращённый и, к сожалению, очень живучий племянник Людовик. Филипп V король Испании был умным, образованным, решительным, но был у него один важный недостаток. Он страдал биполярным расстройством, и периоды маниакальной деятельности сменялись у него временами депрессии и нытья. Не удивительно, что политика страны во многом определялась его женой, Елизаветой Фарнезе, герцогиней Пармской, наследницей рода побочной дочери Карла V Габсбурга, уже знакомой нам по истории с восстанием в Нидерландах (долгая череда испанских королев, доминирующих в браке – это вообще целая мистическая тема для вдумчивого разговора с психоаналитиками).
Провозглашение Филиппа Анжуйского Филиппом V-м, королём Испании (1700–46). Не ошибитесь, Филипп — маленький и в белом. Угадайте, кто обнимает его за плечи и что это символизирует в геополитическом смысле
И вправду, окончательно взойдя на трон (в смысле, когда это наконец-то признали все), Филипп V первым делом оспорил пункт об отказе от французской короны и объявил войну... Франции. Тут не обошлось без супруги, потерявшей, согласно тому же договору, свою наследственную Парму. За Францию неожиданно вступилась... Британия. В общем, всё опять заверте... причём в совершенно другую сторону. Война за испанское наследство практически без перерыва перешла в войну за наследство французское, потом за польское, потом за ухо Дженкиса, потом опять за наследство – в этот раз австрийское. Испания очень резво участвовала во всех них, и Европа поняла, что проще дать, чем объяснить, почему не хочется – и Елизавета получила обратно свою Парму (Францию Филиппу, естественно, никто не вернул). Где-то в этот момент Филипп умер, Елизавета ушла на покой, а у Фердинанда VI, сына Филиппа от первого брака, была своя супруга со своими хобби – так что в следующей общеевропейской свалке под названием Семилетняя война Испания уже не участвовала.
Филипп V и Изабелла Фарнезе, Елизавета Пармская (1692–1766), в 1714–46 фактически правительница Испании, в 1759–60 регент при малолетнем сыне
Спрашивается, могла ли отсталая в военном плане страна позволить себе роскошь таких войн? Конечно же нет. Испания оправилась от анархии начала XVIII-го века довольно быстро. Причин было как минимум три: человеческий потенциал, подпитка от колоний и внутренняя политика первых испанских Бурбонов.
Да, Филипп хоть и был французом, но сразу же постарался стать королём Испании. Что такое неповиновение подданных и чем это чревато, он понял буквально с первых же лет правления, так что жёсткую политику сочетал с очень широким компромиссом, особенно в тех областях управления, которые считал не столь существенными. То есть в области культуры и охранения морали, с лёгкой душой отданные привыкшей к этой роли Церкви. Нет, а почему бы благородному дону христианскому королю не доверять дело морали христианской церкви? В католической стране бунтовщикам трудно выступать против тех, на чьей стороне благословение церкви. И церковь опять, как и двести лет до того, помогла короне сохранить целостность страны, получив полный контроль над душами её подданных.
В остальном же Филипп был просвещённым монархом, введшим в стране самые прогрессивные методы управления – то есть французские. Была упразднена автономия (fueros – вольности, если на близком нам языке) бывших земель арагонской короны, их кортесы, монеты и даже языки (всё делопроизводство и, главное, церковные записи, переводились на кастильский). Тема fueros с тех пор стала одной из самых болезненных в ряде испанских регионов, вспыхивая при каждом неудобном моменте.
Больше всех досталось на орехи Каталонии, имевшей печальное свойство во всех внутренних конфликтах выбирать не ту сторону. Восставали они под странным для нас лозунгом «Привилегии или смерть!». Привилегий, как вы понимаете, она не получила. Уже на тот момент разделённая между Францией и Испанией (историческая Каталония лежит по обе стороны Пиренеев, а каталанский язык является очень близким родственником уже практически вымершего окситанского – языка лангедок), она на несколько лет стала пристанищем главного конкурента – эрцгерцога Австрийского Карла, и даже нанесла Филиппу серьёзное поражение в войне. В отместку тот закрыл университет, разрушил половину города и построил там цитадель. Многие каталонцы бежали от репрессий, рассеявшись по южному побережью Франции, где жили родственные им народы (напомню, в те времена французская нация ещё не окончательно сформировалась), а сами они могли и дальше вести привычный им приморский образ жизни. Среди прочего появился и маленький рыбачий посёлок на окраине портового Марселя, жители которого старались сохранить свою самобытность и потому женились только внутри общины. Звался он бесхитростно – Каталаны.
Филипп и его наследник Фердинанд уделяли очень много внимания военной силе своей империи, особенно флоту – ведь от стабильности морских перевозок зависел подвоз драгметаллов и прочих ценных сладостей из Новой Испании, что за Атлантикой. И своего они добились: Карибы стали испанским морем (хоть англофилам это и грустно признавать), колониальные войны у Британии Испания по факту выиграла, сохранив выгодный для себя статус кво. Кубинские верфи выпускали лучшие и самые могучие боевые корабли тех времён, на которые сводились под ноль тамошние леса. Там же работали одни из лучших мастеров корабельного дела, а испанские военные моряки славились по всему миру. Позже это блеск был сильно затушёван их главными врагами – англичанами.
Филипп даже попытался сделать то, что сейчас назвали бы «разгосударствлением» экономики, основав, по голландско-английскому примеру, частную компанию для заморской торговли, и она, в отличие от своей французской сестры, выжила и очень успешно действовала в течение долгого времени.
Восшествие на престол Фердинанда VI, которое безымянный (по понятным причинам) остряк охарактеризовал: «Королеву Елизавету сменила королева Барбара», мало что изменило в направлении страны. Разве что место итальянских интересов прежней королевы из Пармы заняли португальские интересы новой королевы из Браганцы. К счастью, португальская инфанта не стала посягать на владения своей родни, как это принято в монарших семействах, а наоборот поспособствовала установлению долгого мира как в Иберии, так везде, где это зависело от её мужа. Престиж крепчал, доходы росли (в один из годов король даже объявил полную отмену налогов в Андалузии), флот бороздил океаны. При дворе вежливо плели интриги партии англофилов и франкофонов, равноудалённые ровно настолько, чтобы страна блюла надменный нейтралитет.
Фердинанд VIVI (1713–59) и Барбара, инфанта Португалии (1711–58), король и королева Испании с 1746-го года.
Однако, всему приходит конец. Барбара, страдавшая астмой и ожирением, умерла в 1758-м году, а через год умер и впавший в депрессию (видимо было у него что-то семейное) Фердинанд. Детей у них не было, так что на трон взошёл его сводный брат от брака Филиппа с Елизаветой Карл III. Его 30-летнее правление очень чётко было охарактеризовано современниками как «просвещённый деспотизм».
Это был типичный продукт эпохи Просвещения, считавший, что образованный монарх имеет все права и возможности для того, чтобы облегчить жизнь своих подданных, опираясь на божественное благословение свыше и рациональные достижения наук (во что, как ни странно, до сих пор верит немало интеллектуалов). Ничего особого в таком подходе не было: в то же самое верила вся королевская Европа, и Карл всего лишь был ещё одним в ряду с Фридрихом Великим Прусским, Иосифом II Австрийским и Екатериной Ангальт-Цербстской (в замужестве тоже Великой Романовой).
Карл IIIIII (1716–88), король Испании (1759–88), просвещённый деспот. Знаменитый портрет Гойя незадолго до смерти. А глаза добрые-добрые...
Среди прочих осторожных реформ Карл III сделал наконец-то шаг, которого ждали от испанских монархов уже давно – порвал с церковью. Не в том смысле, что стал атеистом (такого в Европе тогда не прощали даже просвещённым монархам), а начал развод власти и клерикалов. Ещё его покойный брат успел рассориться с иезуитами на почве их деятельности в Парагвае (кстати, деятельности очень позитивной – в некотором роде коммунистической... в хорошем смысле слова), собственно, это очень помогло в примирении с Португалией, которым иезуиты со своей свободой воли и совести (да-да, к тому моменту они уже очень далеко ушли от заветов Игнасио Лойолы) встали поперёк... власти.
В 1766-м в Мадриде случился голодный бунт, спровоцированный политикой свободной торговли и общеевропейским неурожаем. В подстрекательстве обвинили иезуитов – и орден был запрещён в Испании. Через несколько лет под совместным давлением сразу нескольких монархов (идеологическая сила ордена стала пугать многих) папа и вовсе его закрыл. На место иезуитов, традиционно занимавшихся образованием в университетах, были приглашены светские профессора, зачастую заграничные. В Испании началось собственное Просвещение.
В самом начала своего царствования Карл успел проиграть Британии на последнем этапе Семилетней войны и вынужден был отдать Флориду и Багамы. Момент мщения наступил 20 лет спустя, когда восстали английские колонии в Северной Америке. Испания вместе с Францией поддержала восставших и в 1783-м получила свои колонии обратно. (В 1784-м «Женитьба Фигаро» была поставлена в Париже, где как раз перед этим проходили мирные переговоры. Вполне возможно, что путешествие графа Альмавива в Лондон было связано именно с восстановлением дипломатических отношений между Испанией и Британией).
Урок английского
Урок политики
Карл III последовательно строил секулярное государство, где церкви была отведена роль морального авторитета – и не более того, реформировал систему управления. При нём впервые был организован настоящий кабинет министров (а не просто канцелярия государя). Но беда была в том, что всё это держалось единственно на воле монарха. И как только его не стало – всё рассыпалось на части.
Карл умер очень символично, в конце 1788-го года, когда Париж, скованный жуткими морозами и разъярённый перебоями в подвозе еды, был на грани бунта, а Франция – фактически банкротом при умственно несостоятельном короле Луи XVI. Через 7 месяцев парижане захватили Бастилию – и понеслась.
Вот так и получилось: в момент, когда Испания уже могла выйти из ямы, в которую её загнали последние Габсбурги, её подкосила извечная проказа всех монархий – слабый король. Буквально недавно то же случилось с Францией, через несколько лет – с Австрией и Россией, словно кто-то толкнул одну кость домино и начался обвал (что вызывает подозрения в наличии какой-то закономерности). Старший сын Карла был слабоумным эпилептиком, и его сразу отправили в монастырь. Наследовавший трон Карл IV не интересовался в жизни ничем, кроме охоты, поэтому во всём подчинялся... как вы уже, наверно, догадались, жене – Марии Луизе, тоже Пармской. Хуже того, его настолько ничего не интересовало, что он охотно согласился назначить первым министром любовника своей жены (да, Карл был в курсе), красавца-офицера Мануэля де Годоя, чьё имя очень скоро стало нарицательным.
Carlos Antonio Pascual Francisco Javier Juan Nepomuceno José Januario Serafín Diego (1748–1819), он же Карл IV, король ИспанииIV, король Испании (1788–1808). Мануэль Годой-и-Альварес де Фариа (1767–1851), первый министр Испании (1792–97, 1801–08).
Думаю, вы понимаете чувства Марии-Луизы Пармской.
Всем реформам отца был дан отбой, клерикалы вернулись на свои места, вельможам было гарантированно богатое времяпровождение и множество льгот. И, вполне возможно, продолжила бы Испания гнить до следующего счастливого случая в виде вменяемого монарха, но окружающая среда такой поблажки не дала. Монархическая Европа не могла потерпеть в своих пределах кровожадных республиканцев, и перед всеми приличными фамилиями христианского света был поставлен сакраментальный вопрос «Вы с нами, или вы против нас?». Годой сначала сказал «да», но оказалось, что армия на континенте за период долгого отсутствия боевых действий разучилась воевать совсем, и была живо отброшена на пределы республиканской Франции. Тогда Годой, у которого принципов было не больше, чем мудрости, решил дружить с тем, кого не может победить. В результате Британия взяла Испанию в клещи морской блокады. Прочно подсевшую на колониальную иглу страну без очередной дозы начало колбасить не по-детски, и Годой бросился за помощью к Наполеону, в тот момент совершавшему трансформацию из Первого Консула в императора. Тот как раз готовил в Булони армию вторжения против Британии, так что помощь братской Испании ему была очень нужна.
И вот 21 октября 1805-го года союзный франко-испанский флот под командованием французского адмирала Пьера-Шарля Вилльнёва (в переводе Новгородцев) был перехвачен при выходе из Кадиса английским флотом великого вице-адмирала Горацио Нельсона у знаменитого с тех пор мыса Трафальгар. Битва была очень жестокой, и решилось всё, по сути, на уровне подготовки команд. Испанский флот был лучше по ТТХ, но за 17 лет правления Карла IV-го совершенно утратил подготовку, особенно в том, что касалось офицеров. Союзный флот не сумел выстроить защитную линию и был разбит по частям. Но даже в таких условиях победа англичан была не очевидна. Настолько, что под конец дня они не решились преследовать бегущих противников, а через день даже сожгли большинство захваченных кораблей, включая Сантисима Тринидад, крупнейший боевой парусник в истории, так как не хватало людей для их транспортировки, а также из боязни контратаки (о судьбе самого Нельсона и говорить нечего).
Сантисима Тринидад, величайший боевой парусник в истории. Спущен на воду с знаменитой гаванской верфи в 1768-м году. Корпус из красного кубинского дуба (скидка 5% за опт), изначально трёхпалубник с 112-ми орудиями, позже пропатчен до 4-х палуб и 140 орудий. Ласковое прозвище «Неповоротливый». При Трафальгаре один сражался против семи английских кораблей, чьи пушки не могли пробить толстые борта линкора даже в упор. Был захвачен, потеряв почти всю команду, и затоплен через день.
После поражения под Трафальгаром Годой передумал дружить с Францией. Но тут Наполеон победил под Аустерлицем – и Годой опять переменил точку зрения. Потом против Наполеона собралась Четвёртая коалиция, и Годой притормозил дружбу. Но Наполеон разбил Пруссию, и Годой...
В общем, где-то здесь у Наполеона лопнуло терпенье. Он был на пике своей славы, всевластье ударило ему в голову, он привык перекраивать карту Европы по своему вкусу. Слабовольный Карл Бурбон и доводящийся ему любовником жены Годой осточертел Наполеону до самых печёнок. Более того, он знал, насколько тот надоел самим испанцам. Шпионы доносили ему, что Испания ждёт либеральных реформ и избавления от узурпатора.
И Наполеон решил проблему по-своему. Он не нашёл ничего лучшего, чем арестовать Фердинанда, испанского наследника, явившегося к нему просить помощи, оккупировать Испанию с Португалией заодно и посадить на трон своего безработного брата Жозефа.
Трагічна помилка(с).
Местные кортесы отказались признавать отречение Карла и Фердинанда, и восстания, поднявшиеся против них, тут же стали анти-французскими. Верховная Хунта Севильи организовала сопротивление. Испанская армия тут же перешла на их сторону и присоединилась к англичанам во главе с Веллингтоном, высадившимся в Португалии. Жестокость подавления восстания в Мадриде и при штурме Сарагосы оттолкнула от французов либералов. В стране началась герилья, и на 150 тыс. солдат, ведущих боевые действия на фронте, Наполеон вынужден был держать ещё 200 тыс. в гарнизонах и конвоях. Этот момент не зря считается поворотным в судьбе Наполеона (а вовсе не Московский поход): привыкнув к покорности побеждённых народов, он совершенно не был готов к такому массовому отторжению своей власти. И уже не успел понять, насколько был неправ
продолжение здесь