Abstract
О языковом вопросе Молодой Нации, о надёжном способе различить пацака и чатланина, а также о правильном произношении слова «Дело»
He knows nothing of loyalty
Smells like new money, dresses like fake royalty
Desperate to rise above his station
Everything he does betrays the ideals of our nation
(с) Lin-Manuel Miranda "Hamilton"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛ США
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КАК СПРАВЕДЛИВО РАЗДЕЛИТЬ НАСЛЕДСТВО
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. УВИДЕТЬ ПРАГУ И УМЕРЕТЬ
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. МОЖЕМ ПОВТОРИТЬ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПОЛЕ БИТВЫ – ЛАКЕЙСКАЯ
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. БИЛЕТ В ОДИН КОНЕЦ
Здесь наступает момент, когда читателю, не слишком осведомлённому в ранней истории США, стоит объяснить, а куда же именно отправился наш герой.
13 североамериканских колоний не считали себя чем-то единым. У них была разная история, разное население, разные традиции и даже разная вера. Они раскинулись длинной разреженной цепочкой небольших поселений на атлантическом побережье длинной в 1500 миль (на всякий случай напомню, что Украина в самом широком месте на 20% короче), подчинялись напрямую королю Великобритании, управлялись присланными из метрополии губернаторами и были подконтрольны Парламенту. В каждой из колоний было один или два больших порта, через которые они поддерживали связь как с остальным миром, так и друг с другом. Сухопутных дорог практически не было (за исключением коротких отрезков между некоторыми центрами), и практически единственным способом передвижения вглубь континента, если не считать индейских троп, были многочисленные реки, стекавшие в океан с Аппалачей.
13 колоний
Условно можно сгруппировать эти колонии в три больших группы. Первыми были южане: Джорджия, две Каролины, Вирджиния и Мериленд, – штаты плантационного хозяйства с широким использованием рабского труда, активно богатеющие за счёт своих главных экспортных продуктов – табака и хлопка. Вторая группа именовалась Новой Англией и находилась на северной части побережья: Массачусетс, Вермонт (в число 13-ти не входит), Нью-Гемпшир, Коннектикут и Род-Айленд, – суровый край, который не мог похвастаться какими-либо особо ценными природными богатствами, населённый пуританами и прочими жестоковыйными сектантами, для которых сама жизнь в этих жестоких условиях была способом самоуничижения и покаяния пред ликом Господним. Её неформальной столицей стал Бостон, второй по значимости порт во всех колониях, производящий большинство корабельных канатов для британского флота – неблагодарная работа, как раз для диссентеров (кстати, пеньку везли из Российской империи, чем вызвали в ней взрыв выращивания конопли для рыночного сбыта).
А между двух ног, Югом и Новой Англией, находилась жестокая реальность – колонии, в которых английский был родным от силы для половины жителей: Пенсильвания, Делавэр, Нью-Джерси и Нью-Йорк. Потомки населения Новой Голландии (Харлема, Нового Амстердама, переименованного после взятия британцами в Нью-Йорк в честь герцога Йоркского, будущего короля Якова II, и прочих больших и малых городов). Наследники всеми забытой Новой Швеции. Переселенцы из многочисленных немецких княжеств, сменившие родную беспросветную нужду на опасности Нового Мира (Нью-Брунсвик вам в помощь). Французские гугеноты, сбежавшие из метрополии после отмены Нантского эдикта. Ирландцы, решившие покинуть Изумрудный Остров ради обещанной Земли Обетованной. Просто всякое отребье без роду без племени, чьё происхождение спрашивать было бесполезно – они и сами не смогли бы ответить. И, наконец, индейцы, с трудом вживающиеся в ксенофобский мир европейских общин – особенно в «городе братской любви» великого идеалиста Уильяма Пенна.
Нью-Йорк (Новый Амстердам) на рисунках 1750 и 1768 годов
И хотя каждый штат (кроме, разве что, дикого Вермонта) охотно и с азартом принялся бы доказывать остальным, что именно он самый лучший среди равных, был один из них, сила которого была неоспоримой. Эта колония была таким же монстром среди прочих, как Калифорния в нынешних США, первой из британских владений в Новом Свете, самой населённой, самой гордой и самой боеспособной – Вирджиния. И все знали, что с вирджинцами можно не соглашаться, но нельзя ими пренебрегать.
Ну, а географическим и политическим центром масс всего этого видового разнообразия являлась Филадельфия, столица Пенсильвании, город, привольно раскинувшийся среди болот в нижнем течении реки Делавэр. Город, из которого всем хотелось сбежать: летом из-за эпидемий «жёлтой лихорадки», в прочие времена года – от назойливых квакерских проповедей о том, что рабство – это зло. Город Бенджамина Франклина, город публичных библиотек и политических клубов – бесспорный лидер политической и идеологической жизни североамериканских колоний.
Филадельфия в 1770-х
После двух месяцев пути, пережив два шторма и три пожара, "Flamand" с нашим героем на борту прибыл в гавань Портсмута, Нью-Гемпшир. В дороге фон Штойбен делал безуспешные попытки выучить английский (47 лет – это всё же почтенный возраст) и изучал методом экстренного погружения политическую историю «молодой нации» – термин, который он до сих пор не мог понять. В качестве источников служили две книги, которые он умудрился купить по пути в Марсель, и два человека – капитан корабля (знаменитый тем, что совершил кругосветку в компании де Бугенвилля) и собственный секретарь.
Кстати о секретаре. Как известно, короля делает свита, и ровно то же касается генерала. Даже липового. Особенно липового. И барон дё Штойбен (именно так, с французским прононсом, его именовали американские контрагенты) был обязан привезти с собой хотя бы нескольких человек, которые всем видом символизировали(тм) бы его высокий статус.
Первым из них был его секретарь, 19-летний юноша с девичьими глазами и феноменальными способностями к изучению языков, креатура Бомарше, Пьер-Этьенн Дюпонсо. Вторым был официальный представитель Roderigue Hortalez et Cie. в этой миссии, Жан-Батист Лазар Тевено дё Франси, который типа был просто случайным попутчиком, но мы-то знаем... Жан-Батиста современники описывали красочным словом «милашка», и он обладал важным умением заказать в английском трактире бутылку вина, не получив вместо этого пинту эля и в морду. Третьим компонентом смеси был 20-летний племянник Бомарше, Август Франсуа дез Эпинье, большой разбалованный ребёнок, которого деловитый дядюшка сослал в Америку «поучиться жизни». Довершал четвёрку всадников Аброкаталипсиса адъютант дё Штойбена, лейтенант французской армии Луи дё Понтье.
Уровень их готовности к американским реалиям наиболее ярко описывает следующий эпизод. Уже выехав из Парижа, фон Штойбен внезапно осознал, что не знает даже как выглядит флаг его нового работодателя, не говоря уже о цвете мундиров. А мундир – это очень важно, ведь их компашка была обязана вызывать вау-импульс с первого же взгляда. Дин и Франклин что-то говорили ему насчёт синей и красной таблеток униформ, но что именно... Фридрих начал расспрашивать свою свиту, но оказалось, что и те дупля не отбивают в этом весьма жизненном вопросе. Тогда фон Штойбен решил положиться на удачу и заказал у портного комплект парадной формы на всех членов труппы бродячих офицеров – прекрасного, вырвиглазного алого цвета.
И вот в необычно тёплый и солнечный день 1 декабря 1777 года от борта «Фламана» отошла шлюпка, и через несколько минут с неё на причал сошли генерал-лейтенант дё Штойбен, его борзая Азур неопределённой породы, его слуга и его секретарь (именно в таком порядке, если верить мемуарам). Остальные, вероятно, были с ним же.
Тем временем в городе началась паника. Один из портовых грузчиков прибежал в сити-холл и начал нести какую-то чушь насчёт британцев, которые внаглую высаживают десант в их городе. Когда его попытались урезонить, напомнив, что в эту пору года британцы улетают в тёплые края на зимние квартиры, тот возмущённо ответил:
– Да что я синий от красного отличить не могу?
Ещё через несколько минут фон Штойбен с удовлетворением отметил, что встречать его прислали торжественный караул при оружии. Большая честь. Сразу видно, что мундир произвёл на колонистов впечатление. Правда, отчего-то никто не спешил выйти вперёд и официально пригласить их в город, и тогда Дюпонсо, тщательно артикулируя слова нового для себя языка, громко произнёс:
– Хао, земляне! Мы пришли к вам с миром!
Колонисты хранили настороженное молчание. Фон Штойбен пожал плечами, и Дюпонсо продолжил:
– Генерал-лейтенант барон дё Штойбен прибыл добровольцем, чтобы помочь вашей Молодой Республике и вашему Правому Делу.
Колонисты начали перешёптываться, но в их глазах читался немой вопрос «Какого хера?». И тут до Штойбена дошло, что он таки перепутал таблетки. Ситуация получилась дурацкая. Спас ситуацию милашка дё Франси, сходу ляпнувший:
– Это такой маркетинговый ход такая военная хитрость. На случай внезапной встречи с британцами.
– Военная хитрость... А-а-а... – с пониманием закивали колонисты и тут же расслабились. – Профессионал, сразу видно. Что ни говори, а Пруссия – это ого-го! – и котировки фон Штойбена на патриотическом рынке резко подскочили.
Гостей немедленно отправили обратно на корабль переодеваться, чтобы не плодить нездоровые сенсации и дальше, а потом всё пошло по протоколу: обед в честь прибытия, танцы с милыми селянками, тёплая постель, иногда не очень пустая. В общем, как и положено, beer&brothel(тм).
Вскоре фон Штойбен и его бродячий цирк прибыли в Бостон, колыбель революции и город любителей чайной церемонии, и там он немедленно погрузился в чудесный мир американской политики куда сильнее, чем ему самому хотелось. И у меня не остаётся другого выбора, кроме как погрузить в это же змеиное кубло и вас, дорогие читатели.
Американские идеи свободы, равенства и демократии росли не особняком, они были органичной частью вигской идеологии. Собственно, даже самоназвание будущих революционеров, Патриоты, было вигским (и по нему буквально несколько лет назад язвительно проехался доктор Самуэль Джонсон), и требовали они ничуть не больше, чем прочая вигская оппозиция правительству тори в Лондоне. Да, и те, кого потом будут называть «лоялистами» изначально именовались именно тори. Как в метрополии. В общем, идея отделиться от «плохого короля» возникла буквально в последний момент, когда все легальные методы протеста были исчерпаны, – и в самой Британии она встретила довольно широкую поддержку.
Но то было целых три года назад, а события происходили настолько быстро, что политическая конъюнктура успела несколько раз поменяться за время, пока «Фламан» бороздил просторы Атлантического океана. Из патриотов/вигов выделилось радикальное крыло – «Истинные Виги»(тм), которые выступали с позиций полного примата свободы личности над государством. В административном плане это означало полную автономию всех колоний и отсутствие единого правительства, в военном – отказ от классических битв «батальоны против батальонов» и полная приверженность стратегии партизанской борьбы, «естественной для американской нации»(с). Джордж Вашингтон, с его стремлением к чёткой военной иерархии, централизованной власти и желанием победить Британию в прямом лобовом сражении, стал для Истинных Вигов настоящим «малым Сатаной», стремящимся установить в Молодой Республике тиранию по британскому образцу, но с собой в роли монарха.
И так случилось, что в сезоне-1777 континентальная армия во главе с её главнокомандующим Вашингтоном потерпела ряд сокрушительных неудач: британцы захватили Филадельфию, столицу Республики, и все попытки Вашингтона отбить её, провалились. Главком сумел сохранить армию, но не популярность, особенно в Континентальном Конгрессе, вынужденном теперь заседать в Йорке, Пенсильвания.
С другой стороны, главный оппонент Вашингтона, фаворит Истинных Вигов, генерал-майор Горацио Гейтс в сентябре того же года наголову разгромил британцев, двигающихся из Канады вдоль Гудзона, в двойной битве при Саратоге, взяв в плен всю армию, 5000 человек с высшим генеральным составом и орудиями. Это сражение доказало, что Республика способна бить «варёных раков» – и теперь Франция начала подготовку к вступлению в открытую войну. С другой стороны, генерал Гейтс теперь открыто претендовал на то, чтобы стать во главе всей армии Республики. Против Вашингтона начал готовиться заговор с участием как военной, так и политической верхушки.
Генерал Горацио Гейтс (1727–1806), портрет 1782 года. Британец, сын простолюдина, благодаря покровительству герцога Болтона, у которого его мать работала служанкой, получил военное образование, стал офицером, служил в британских континентальных войсках в войне за Австрийское наследство, а во время Семилетней был отправлен в Америку. В 1769 продал офицерский патент майора и переехал в Вирджинию, где поселился неподалёку от своего боевого побратима, Джорджа Вашингтона. В 1775-м стал его адъютантом в только что организованной Континентальной Армии
Фон Штойбен, уже полтора месяца ждавший в Бостоне ответа от Вашингтона и Конгресса, понимал, что попал в очень неприятную ситуацию. С одной стороны, он был приглашён именно нынешним главкомом; ему и его политическому партнёру, президенту Конгресса Генри Лоренсу, были адресованы рекомендательные письма; а сам липовый генерал-лейтенант был представителем прусской школы, ненавистной Истинным Вигам по определению. С другой, ему необходима была поддержка и Горацио Гейтса, и всего Конгресса, а не только одной его фракции. Фон Штойбену предстояло пробежать между капелек. И Фридрих принял вызов, чай не впервой. Для начала написать очень, ну очень вежливое и льстивое письмо восходящей звезде американской армии...
В Бостоне же он встретил нескольких офицеров-французов, как и он, набранных Дином и Франклином в Париже, а теперь уволенных со службы по требованию «истинных американцев». Теперь они ждали первого корабля, чтобы вернуться на Родину. На вопросы фон Штойбена «за жисть» они, предвосхищая «Теорию Большого Взрыва», отвечали кратко: «Беги отсюда!».
Бостон около 1770
Наконец, в середине января 1778-го Фридрих получил официальное приглашение предстать перед Конгрессом. Оставалась сущая мелочь – преодолеть 450 километров бездорожья в разгар снежной американской зимы. Самого фон Штойбена после России таким было не удивить, а вот его свите пришлось тяжко. Однако через 23 дня (своеобразный рекорд) они, оборванные и протёршие себе задницы до костей, приехали во временную столицу Республики, город Йорк, 2000 человек населения. Там Фридрих наконец-то смог расслабиться и привести себя в порядок, чтобы предстать перед Конгрессом во всём блеске своего фальшивого звания. Он заказал новые роскошные мундиры себе и своим спутникам, купил лучшего скакуна в городе (да, экономить он по-прежнему не умел) и повесил ему на бок огроменные кавалерийские пистолеты в не менее гигантских кобурах. Картину довершал его верный пёс Азур, который, согласно воспоминаниям свидетелей, жрал не меньше своего хозяина и временами валил то одного, то другого адъютанта Его Превосходительства в снег. В общем, який їхав – таку здибав. Впрочем, как это часто бывает, Фридрих прощал своему любимцу такое, за что на месте пришиб бы любого человека, так что приходилось терпеть и улыбаться.
А фон Штойбен тем временем бросился в объятья своей новой родины. Отобедать в каждой видной семье города. Потанцевать со всеми незамужними девицами (а танцевать он умел). Выпить в каждом кабаке в округе: и не передать словами, как радовалось его сердце при виде трактира с прусским орлом на вывеске – как раз по соседству находились земли, заселённые немецкими иммигрантами.
Но вот настал час, к которому он готовился все эти долгие месяцы – комиссия Конгресса, которой должно было определить соответствие аппликанта высоким стандартам добровольца на службе у Правого Дела. Комиссия эта состояла из четырёх человек, и никто из них не разбирался в военной деле, а по-французски говорил только один – шотландец и президент Колледжа Нью-Джерси (будущего Принстона), доктор богословия, преподобный Джон Визерспун. Он и задавал вопросы барону дё Штойбену, пока остальные сидели под стеночкой в его гостиной и время от времени с важным видом кивали головами. (Секретарю, адъютанту и псу было велено молчать, чтобы члены аттестационной комиссии могли по голосу определить искренность испытуемого).
Преподобный Джон Визерспун (1723–94), один из отцов-основателей, подписавших Декларацию Независимости, был также и экзаменатором для фон Штойбена
Уточнив для начала, не католик ли, часом, любезный барон, и получив отрицательный ответ, Визерспун стал методично проверять его готовность положить душу и тело за американскую свободу. Но свою легенду фон Штойбен зазубрил наизусть: «Я профессор-энтомолог, еду на Суматру ловить бабочек...» – и дальше по тексту. В смысле, душа горит от Любви к Справедливости, моя Ненависть к тирании и угнетению Человека человеком сравнима лишь с моей же верностью заповедям Христовым, а Справедливое Устройство Общества, за которое борется Молодая Республика, уже не за горами.
На следующий день комиссия пришла вновь, и преподобный конгрессмен с иезуитским коварством стал задавать те же вопросы, только в другом порядке. Однако, подловить привычного царедворца на таком пустяке было невозможно – фон Штойбен уже настолько проникся своей задачей получить должность во что бы то ни стало, что и сам поверил в свою приверженность Правому Делу. Тем более, что это было довольно просто – достаточно не только писать с заглавной буквы слова «Дело», «Республика» и «Свобода», но и произносить их с придыханием.
Справа здание суда Йорка (также известного как Йаррик, поскольку большинство населения округа было немецкого или шотландского происхождения), которое служило местом заседания Континентального Конгресса в зиму 1777–78
После положительной оценки экзаменаторов фон Штойбен был вызван на заседание Конгресса. Впрочем, звучало это солидно, а на самом деле два десятка человек (остальные были при армии или не смогли приехать из-за снегопада) собрались в зале местного суда и стали обсуждать с «генерал-лейтенантом» детали сделки. Нравиться людям Фридрих умел и любил – и не боялся свою харизму применять. Вдобавок, он прекрасно понял, что от него хотят услышать – теперь, когда фон Штойбен встретил этих таинственных конгрессменов, оказавшихся простым сборищем амбициозных и не очень далёких людей, лицом к лицу, странные советы Франклина и Дина в Париже приобрели совершенно другой смысл.
Он ещё раз подтвердил, что не требует ни чинов, ни званий, ни титулов, ни особой платы (кроме положенной каждому солдату Континентальной армии). Денег мне тоже не надо – у меня этих денёг куры не клюют, два магазина на Хрещатике... – я уже послал весточку в свой фамильный замок, и мне скоро должны доставить из-за океана целый чемодан ассигнаций. За себя не прошу, а вот молодым людям, которые со мной приехали, надо бы помочь материально. Сами понимаете, у них нет моего состояния, а поддерживать приличный вид надо. Вот список... Да, и ещё, в Бостоне я встретил пару французских офицеров, которым, увы, было отказано в возможности посвятить свои жизни Молодой Республике. Даю вам слово чести, джентльмены, что это настоящие профессионалы, глубоко переживающие за наше Общее Дело. Я их тоже вписал...
(Одного из этих французов звали Пьер-Шарль л'Анфан, и мы ещё о нём услышим).
Конгрессмены были глубоко очарованы. Какая преданность делу. Какая поразительная скромность... Какое стремление поставить Правду и Справедливость перед своими личными интересами... И это после такого высокого поста в армии самого Фридриха Великого!
Обсудив дело за закрытыми дверями, Конгресс принял решение бросить фон Штойбена в терновый куст, в смысле, присвоить ему звание капитана Континентальной Армии (про себя Фридрих посмеялся над иронией ситуации – ему случайно выдали обратно его реальный чин). Протесты были решительно отклонены: Фридрих был обязан официально вступить на американскую службу и иметь при себе соответствующие документы, чтобы в случае попадания в плен к британцам он был настоящим военнопленным, а не цивилом с оружием на руках, подлежащим немедленному повешенью (что создало бы неприятный резонанс для самого Конгресса и Правого Дела). Что касается платы, то Конгресс обязался выплатить фон Штойбену жалование, соответствующее его бывшей (вымышленной) позиции в Пруссии... потом, после Победы над Врагом.
Фон Штойбен не спорил. Он уже мысленно почувствовал запах пороха и армейских бивуаков, по которым соскучился за 16 лет мирной жизни, и теперь действительно был готов служить даже за еду. Единственное, перед самым прощанием он ещё раз спросил у достопочтенных джентльменов, может ли он надеяться на получение земельной собственности в случае Победы. Ответом опять было легкомысленное и беззаботное:
– Это? Да без проблем. После Победы...
продолжение следует ЗДЕСЬ
