Abstract
Часть вторая, в которой наш герой показывает, для чего следует изучать Цицерона.
первая часть здесь
Переменчивости нрава следует беречься пуще всего, когда она проявляется в воззрениях на политику, побуждая нас метаться от одних уложений к другим, ибо подобная неустойчивость в делах общественных может оказаться пагубной для нашей страны.
Джозеф Аддисон, эссе из журнала «Фригольдер», 16 марта 1716 г.
Дети наши знают, с какой они партией, ранее, чем сумеют отличить правую руку от левой. Едва научившись говорить, они лепечут первые слова «виг» или «тори». Приученные сызмальства гнушаться половиной нации, они обретают злобу и нетерпимость партий ещё до того, как научатся мыслить.
...Студент, вчера поступивший в университет, почти всегда способен улучшить наши законы. Всякий день в Лондон прибывают сквайры или йомены, столь сведущие в политике, что (как заметил один остроумец) поневоле вспомнишь римских диктаторов, оставлявших плуг, дабы править страною. То и дело слышишь об олдермене, предположим из Бэкингемшира, который на каждом общественном сборище напивается допьяна, восславляя знать, и о противнике его, мировом судье, который готов с утра до ночи толковать о равновесии между правами парламента и полномочиями короля. Кто не встречал церковнослужителя, который не читал бы и не перечитывал псалмов Хопкинса и Стернхолда, выискивая, нет ли в них восхваления семени Иакова, точно так же как предшественники его, при Кромвеле, призывали по дням субботним заковать в цепи королей, а вельмож — в оковы! На каждой скамье, где отдыхают носильщики, непременно найдутся два либо три знатока, которые в тонкостях разъяснят вам права престолонаследия и определят за кружкою эля границы гражданской и церковной власти. Кому не доводилось повстречать праздничным вечером нетрезвого сапожника, громко восславляющего церковь, а немного позже узреть, как его прибьёт другой сапожник, предпочитающий веротерпимость!
...Словом, во всём городе едва ли найдётся особа, которая не почитала бы себя способной судить о сложнейших спорах, церковных и государственных. Торговки устрицами убеждены в незаконности наших епископов, служанки же утверждают незыблемость их прав.
ibid, 22 июня 1716 г.
Если вы хотите узнать об атмосфере 12-летнего царствования королевы Анны, то лучше знаменитого «Стакана воды» вам ничего не найти. Я часто буду ссылаться на это произведение. Конечно, в фильме много ляпов, которые подробно разобраны, но мы отметим важнейший из них. Анна страдала подагрой, обжорством и ожирением, а также, очень возможно, была больна сифилисом (и не стоит злорадствовать по этому поводу — это был «подарок» её венценосного батюшки, который она получила при рождении. Да и вообще, сифилис был бичом знатных фамилий в ту эпоху). Пересмотрите при случае фильм, учитывая эти факты — многое вам покажется совершенно в ином свете.
Выключите свой сарказмометр — он может взорваться
Королева была не чета своему покойному шурину Вилли — она была слаба и с необыкновенной виртуозностью сочетала нерешительность и упрямство. Статс-дама (Сара Черчилль, а потом Абигайль Мешем) не зря стала ключевой фигурой — она умела управлять вниманием своей госпожи, а значит, и подталкивать к «нужным» решениям. А реальную власть получили министры и парламентские лидеры (часто это были одни и те же люди), бывшие до того в тени короля и «старых» вигов и тори.
О, это было удивительное поколение! Они выросли во времена Реставрации с её показательным антипуританством, культом роскоши и потребления, а в правление Вильгельма ІІІ дорвались до больших денег... я даже сказал бы, ОГРОМНЫХ. И сказать, что они были циники — не сказать ничего. Они брали взятки и крали из бюджета с детской непосредственностью. Точно с такой же непосредственностью они из любопытства бросались заниматься наукой. Или искусствами — ведь все они были не просто покровителями и меценатами, но и поэтами, артистами. Они понимали аллегории и уместность той или иной латинской фразы, особенно в свой адрес — и зачастую могли на неё ответить той же монетой. Они были принципиально аморальными и... скажем так, безбожными, при этом публично выражая самую глубокую приверженность церковным традициям. А ещё они очень скоро ознакомили англичан со смыслом понятий «биржевая махинация» и «государственный инсайд».
Внешне политические пертурбации выглядели так. При Вильгельме ІІІ Кабинет Министров был вигским, причём большую часть времени им рулила группа под названием, вы таки будете смеяться, Хунта вигов (Whigs Junto, почему хунта — тема отдельной статьи): Чарльз Монтагю, Джон Сомерс, Томас Уортон, Эварад Рассел и их покровители отец и сын Роберт и Чарльз Спенсеры. Эта «молодая команда профессионалов» (первый из них был создателем Банка Англии) неприкрыто создала картель по продвижению своих частных интересов за государственный счёт, чем вызвала возмущение даже своих коллег по партии. С восхождением королевы Анны на трон виги формально уступили место тори, но это был такой состав правительства, который сам по уши был замешан в совместных с Хунтой махинациях, а также находился в зависимости от вигского большинства в Парламенте.
Следует пояснить, что виги и тори не были партиями в нашем понимании слова — скорее течениями. Они не получали партийные билеты, не проводили выборы руководства, не платили членские взносы. Просто все знали, что виги — за короля Вильгельма (а позже — за Ганноверскую династию Вельфов), представительскую власть, веротерпимость, войну с Францией до победного конца, заморскую колонизацию и свободу торгово-финансовых операций, а также против католиков. А тори были за короля Якова (сначала Второго, а с 1702-го — за Третьего, брата Анны АКА Претендент), сильную королевскую власть, приверженность англиканской церкви, мир с Францией, изоляционизм и старую добрую Англию, а также против пуритан. Виги называли тори «охотниками на лисиц», не вылазящими из своих сельских усадеб. Тори называли вигов бессовестными дельцами, готовыми продать короля, страну и собственную мать. Что характерно, все они были правы, что давало им моральное право всегда смотреть на оппонентов свысока.
Однако, как вы понимаете, были и такие люди, которые выступали за короля Якова, но при этом имели свой интерес в колониальной торговле. А были такие, которые выступали за войну с Францией и старую добрую Англию, а на вопрос о Претенденте вместо ответа могли подослать наёмных убийц. А были сторонники англиканства, изоляционизма, мира с Францией и противники пуритан, которые любили бухать охотится с добрым соседом — лидером вигов. А ещё были любители получать деньги на халяву, тем более что голосовать в Парламенте — не мешки ворочать, и вообще, все так делают.
И всё это многообразие медленно и печально перетекало друг в друга. «Сельские виги» во главе с Робертом Харли настолько возмутились аморальностью дельцов из Хунты, что в 1690-х присоединились к тори, да так, что сам Харли их возглавил (мы ещё о нём услышим). А «умеренные тори», например, всесильный герцог Мальборо, хоть и оставались в рядах своей партии, но скорее были фигурами самими по себе и часто голосовали в связке с вигами.
Избирательная система тех времён была специфической. Голосовали фригольдеры, «добрые жители» Англии, то есть те, у которых была недвижимость. В итоге из 6 миллионов человек избирателями было только 250 тыс. (кстати, через сто лет их будет 150 тыс. из 20 миллионов). Голосование проходило по списку городов, утверждённых при царе Горохе Плантагенетах, что породило явление «гнилых» и «карманных» местечек (в которых временами депутат проходил в Парламент от двух избирателей). В общем, раздолье для предвыборных технологий.
Часть округов можно было банально купить — это ведь была земельная собственность в чистом виде. В других избирали своего Лозинского, а когда тот умирал — его сына. Третьи были традиционно «вигскими» или «торийскими». Но основную массу депутатов всё равно составляли не слишком образованные, идейные и принципиальные эсквайры, подверженные примитивным манипуляциям и подкупу. Последнее средство, бесспорно, было основным, но беда в том, что финансовый поток от дельцов Сити и прочих источников богатства вигов вполне перебивался «пенсиями» от короля Франции, который не оставлял надежд посадить на трон Англии «благодарного внучатого племянника», который к тому же был католиком. И приходилось бороться не только за кошельки реципиентов, но и за их умы.
Такой способ в Англии был, по крайней мере, со времён гражданской войны, назывался он — памфлет. Незамысловатый текст, желательно с аллегорической картинкой, тиснутый на дешёвой бумаге. Обычно в нём кто-то обличался и приравнивался к Сатане (в те времена таким, естественно, больше любили развлекаться пуритане — роялисты мнением простолюдинов брезговали). Распространялись они тайком на секретных квартирах или в густой толпе, где разносчика (особенно мальчика) поймать было проблематично. Силу этого оружия ко временам Реставрации признали все стороны, так что печатные станки были поставлены под жёсткий контроль — каждый из них лицензировался непосредственно парламентским распоряжением.
Лондон чуть поближе
И вот в 1694 году вышел срок действия очередного такого постановления, и тут, в соответствии со свежепровозглашённым Биллем о правах, оказалось, что ограничивать свободу печати больше нельзя. Очень скоро выяснилось, что горожане готовы на регулярной основе читать об очередных происках Сатаны в своём славном королевстве, а также их изобличении. Более того, они готовы за это платить. Печатники почувствовали себя, как тот еврей-партизан из известного анекдота: оказалось, что листовки — тоже товар.
Новая отрасль возникла буквально за несколько лет. Уже к 1700 году в Лондоне существовало специализированное месте, где жили, пили и работали работники пера — Граб-стрит. Продукция их, естественно, была самой незамысловатой: горячие новости, сенсации, объявления, детективы, любовные истории, гороскопы. Это всё втискивалось в две колонки на одном куске бумаги и называлось без особой фантазии — новостной листок, newspaper.
Конечно же, существовали и официальные источники печатной информации, причём ещё с воцарения Карла ІІ. Назывались они gazette — от имени мелкой венецианской монеты, которая платилась за такой вид продукции в местах своего первоначального появления. Это был правительственный бюллетень и в нём публиковался официоз. Но, скажите, кто же будет искать свежие новости в «Урядовому віснику України»?
Граб-стрит мигом стала синонимом «жёлтой прессы». И писатели, и печатники хотели заработать и не сильно это скрывали, скорее даже бравировали этим. И первыми поняли, как ходит конь по этой доске, виги. Уж чего, а денег у них хватало. Очень скоро новостные листки с неприличными намёками в адрес политических оппонентов заполнили рынки Лондона. Впрочем, ничего нового там не было — стандартные темы покупки тори Луи XIV-м, папистского заговора, иногда частные скандалы. Это был продукт для толпы, фон. Избирателю же нужно было дать что-то качественное, и этим занялись журналы более высокого полёта. Они даже печатались подальше от Граб-стрит, чтобы не навлечь на себя подозрения в дешёвой предвзятости.
Именно так начал свою карьеру Даниель Дефо (к тому времени уже побывавший и главой внешней разведки при Вильгельме, и неудачливым торговцем, и предпринимателем), который в ту пору ещё не писал никаких романов ни о каких Робинзонах, потому что даже понятия о развлекательном романе тогда не было (а слово имело другой смысл). Он писал памфлеты — изящные, с аллегориями, иногда в стихотворной форме, поддерживая притязания «немецких» родственников короля Вильгельма на трон. В 1702-м он отличился, да так, что и сам тому не был рад, опубликовав (анонимно, как это делали все) памфлет под названием «Простейший способ разделаться с диссентерами» (краткое содержание: распять разбойников, секту, змеиное отродье, сорняки мятежной ереси, заразу!). Шутка оказалась слишком удачной. Текст был исключительно издевательским (сам Дефо был пресвитерианцем, диссентером), но — о ужас! — был воспринят всерьёз. Когда обман раскрылся, возмущённая общественность засудила Дефо. Тот три дня отстоял у позорного столба (согласно легенде, поклонники вместо положенных камней кидали в него цветы), а потом пошёл в Ньюгейт — долговую тюрьму.
Выкупил его оттуда Роберт Харли. (Помните, мы его недавно вспоминали? Это бывший лидер «сельских вигов», который во главе со своими последователями перешёл на сторону тори). Выкупил со всеми долгами, а не только оплатил судебный штраф. Естественно, сделал это глава тори не за просто так. Ему нужно было опытное перо — и он его купил. Дефо немедленно приступил к выпуску журнала «Обозрение» (The Review), выходившего трижды в неделю. И писал уже для тори.
Начиналась «война памфлетов».
Следует понимать, что забава эта была практически исключительно лондонской и участвовало в ней от силы тысячи три человек. Именно на них и были ориентированы газеты. Именно за их мнение боролись автора, редактора и хозяева новостных листков. Именно они определяли, в какую сторону сдвинется равновесие. Казалось бы, как мало... Но именно за это «мало» шли сражения.
Для этих немногих лондонцев утро начиналось в кофейне, где с чашкой кофе или шоколада (чай ещё не вошёл в моду) подавали утренние газеты. И вигские, и торийские. И читатель имел возможность насладиться тем, что написали одни, что ответили другие на вчерашний пасквиль, как отреагировали обе стороны на события во внешней и внутренней политике. Кто кого как обозвал, кем выставил перед публикой. А вечером они шли в пивные и там за пинтой эля обсуждали мысли, пришедшие за день, с другими такими же фанатами, «подсевшими» на газеты. Они были привередливыми и разборчивыми. Угодить им было трудно, но надо. Они могли сдвинуть равновесие в ту или иную сторону.
Толпа в кофейне. 1710 год
Цитируя одного историка литературы: «Кофейни, которых в эпоху „Зрителя“ в Лондоне существовали десятки, разделялись по профессиональным склонностям, партийным пристрастиям. У Уилла традиционно собирались литераторы; у Чайлда, ввиду близости к собору святого Павла, — служители культа; в Сен-Джеймской — виги, а невдалеке от неё, на той же улице, в „Кокосовой пальме“, — тори; в греческой — юристы, но также и литераторы, туда, согласно объявлению в первом номере, должны были направляться все учёные статьи, предназначенные для „Болтуна“; и, наконец, у Джонатана — биржевые дельцы».
В 1707-м Джонатан Свифт приезжает из Дублина в Лондон. Цель его визита — ходатайство относительно финансовых льгот низовых священников Ирландии (напомним, что главой церкви была королева Анна). Он обращается к своим друзьям-вигам, и те обещают похлопотать через своих людей в правительстве. Дело идёт неспешно, и Свифту приходится навещать столицу намного чаще, чем он собирался.
Он останавливается в Кит-Кэт Клабе у своих друзей-литераторов, знакомых ещё по работе у Темпла и последующему изданию книг. Ждать надо долго, и развлекаются они, как могут. Выяснилось, что за время, проведённое Свифтом в ирландской глуши, даже самые отсталые слои лондонского населения облачились в джинсы приучились читать газеты. Этим нельзя было не воспользоваться. Свифт, Поуп, Арбертнот и Гей под вымышленными именами вроде Исаака Бикерстафа (а в будущем под псевдонимом Мартин Скриблерус) пишут в новостные листки всякую чепуху. К примеру, находят одного астролога, неверно предсказавшего даты смерти некоторых епископов, и распространяют по всему городу гороскоп с датой его собственной кончины, а потом, в указанный день печатают объявление о его смерти с соболезнованиями и всем таким. Говорят, у любителя корреляций без причинно-следственных связей были реальные проблемы с заявившимися наследниками.
А вокруг тем временем буйствовала политическая жизнь. Тори во главе с Робертом Харли хотели настоящей власти, а не той, при которой по каждому вопросу нужно было обращаться за разрешением к Хунте. И атаку на вигов они начали с самой их уязвимой позиции — морали. Точнее, религиозной морали.
Дело в том, что Англия официально — по-прежнему страна англиканская (несмотря на закон о свободе вероисповедания). Любой претендент на государственную должность обязан пройти причастие по англиканскому канону. Процедура, кроме всего прочего, предусматривает публичное признание короля главой церкви, а для пуританина это всё равно, что плюнуть на распятие и признать хозяином своим Сатану. «Отказников» стали называть нонконформистами и всячески порицать, что в те годы означало куда худшее, чем тыканье пальцем. Чтобы избежать публичных конфликтов, но при этом дать диссентерам возможность поработать на государство, была найдена хитрая лазейка — будущим чиновникам разрешено производить этот молебен в угодном им месте (например, дома), а потом просто официально заявить, что оный имел место.
«Галактика в опасности!» «Церковь в опасности!» — громко заявили тори, и продолжали заявлять это много лет подряд, пока каждый бродяга в Ист-энде не был в курсе, что злые нонконформисты вот-вот разрушат все храмы и заставят каждого жителя Гринвича по три часа в день петь свои дурацкие псалмы. Такой лозунг был беспроигрышным — виги выставлялись покусителями на традиционные ценности, лицемерами, покрывателями преступников и, вообще, безбожниками. Тори же, естественно, вовсе не боролись за власть, а стремились к улучшению порядков и нравов во христианнейшем из королевств.
Свифт частным порядком присоединился к этой сваре дискуссии. Он искренне считал позицию «отказников» лицемерной (и его трудно в этом упрекнуть): уж если решил служить государю (напомню, до понятия о суверенитете народа оставалось ещё несколько десятилетий), то клянись честно, без уловок. На эту тему им был выпущен страстный и язвительный памфлет «Рассуждение об отмене христианства», в котором «Аноним» приводил стройные и рациональные доводы в пользу того, что проще отменить веру Христову, чем разбираться в различиях между её видами, их правами и притязаниями, тем более что церковь-то отмена христианства вовсе не затронет. Это вызвало ожидаемые вопросы к нему со стороны друзей-вигов: мол, ты на чьей стороне? Свифт на это высокомерно ответил, что он был и остаётся вигом, «старым вигом», в отличие от тех презренных субъектов, которые носят это имя теперь.
Виги отступили. Более того, они проголосовали в связке с самыми твёрдолобыми тори за ужесточение закона о присяге. Расчёт их был сугубо рациональным: руками тори они убрали протестантских конкурентов из торговых слоёв. А тори праздновали победу — их тактика сработала. Оказалось, что парламентские выступления плюс кампания в прессе — лучше, чем просто парламентские выступления. А если добавить к этому дворцовую интригу...
Во время дружеских обедов в литературных кругах Свифт знакомится с молодым лордом Генри Сент-Джоном (ещё не виконтом Болингброк), которого за некоторые особенности характера прозвали Быком. Он образован и остроумен, хоть и не отличается изяществом слов и манер. А ещё он восходящая звезда партии тори.
Генри Сент-Джон, виконт Болингброк. Политик, литератор, историк
У них есть о чём поговорить. Сент-Джон восхищается остротой слова и точностью мысли ирландского священника. Он и сам любит писать. Более того, у него его своё печатное издание (если кто помнит, фильм «Стакан воды» начинается с того, что главный герой заканчивает работу над свежим выпуском газеты — правда, это был ещё не «Экземинер», в фильме допущен анахронизм), что существенно облегчает его писательские мучения. Ведь это так приятно — писать то, что хочешь, и немедленно это публиковать, а потом получать на это ответ и сочинять ответ в свою очередь — не так ли?
Свифт с этим и не спорит.
Вскоре (в 1710-м, чтобы быть точнее) королева отправляет правительство Сидни Годольфина со всеми министрами, включая всесильного Мальборо и стоящей за ними Хунтой вигов, в отставку. Детали этого происшествия достаточно ярко описаны в «Стакане воды», так что повторяться не буду. Новым премьер-министром становится Роберт Харли, отныне граф Оксфорд, а министром иностранных дел — Генри Сент-Джон, ставший виконтом Болингброк. Очередная победа тори, позволяющая им сделать то, ради чего они официально шли во власть — прекратить войну с Францией.
Беда в том, что большинство в Парламенте — по-прежнему вигское. А значит, работа с аудиторией не закончена. Правда, «низкие» методы, практикуемые массовой прессой, для этого не годятся. Целевой читатель теперь — куда более высокие по статусу люди. Образованные, властные. Среди них сама королева. Им нужно что-то более тонкое, но по-прежнему увлекательное. Именно то, что умеет делать Свифт.
Он получает от Болингброка недвусмысленное предложение. Свифт добивается льгот для ирландских священников? Власть теперь у тори — они помогут. Но ведь и им нужна помощь... Нет-нет, никаких указаний. Пишите, что хотите. Но помните, рука руку...
Есть, однако, небольшая загвоздка. Свифт наотрез отказывается работать с Даниелем Дефо и его изданием. Для Свифта тот — ничтожество, писака с Граб-стрит, человек с сомнительной моралью, диссентер, в конце концов. Свифт даже не называет его по имени, адресуя выпады просто «тому человеку».
Болингброк отдаёт ему собственный журнал. С названием не оригинальничают. Виг Татчин издавал «Наблюдателя» ("The Observator"), Стил и Аддисон — "Зрителя" ("The Spectator"). Тори называют свой журнал "Исследователь" ("The Examiner"). (Параллельно, кроме бесчисленных "дешёвых" газет, действовали ещё и вигские "Болтун", маскировавший своё мнение под рассказы в стиле "одна бабка сказала", а потом "Опекун" Ричарда Стила и Джозефа Аддисона, а также "Репетиции" ("Rehearsal") Чарлза Лесли — непомерно агрессивный журнал тори). Свифт печатает в нём несколько десятков статей, написанных единолично, пока не переключается на более фундаментальные памфлеты и эссе, призванные прекратить войну.
Джон Арбертнот и Чарлз Лесли, торифилы
Тайные (и незаконные) переговоры о сепаратном мире уже начаты, но все понимают, что договор рано или поздно придётся проводить через Парламент. Все резервы пополнения рядов там уже исчерпаны. Значит, нужны новые выборы, чтобы сформировать торийское большинство. И Свифт совместно с другими журналистами-тори активно готовит общественное мнение.
Первым под удар попадает Джон Черчилль, герцог Мальборо. Прямо нападать на героя войны, великого полководца, популярного в народе — опасно, поэтому Свифт фокусирует внимание читателя на его непомерных расходах: шикарном дворце Бленхейм, роскошном выезде, постоянных выплатах со стороны государства. Чуть позже Мальборо предъявляют обвинение в попытке государственного переворота, и королева отстраняет его от руководства армией. Роль Свифта в этом была немалой, и много кто это оценил — например, старый друг-литератор Ричард Стил, никогда не простивший ему нападок на лучшего английского военачальника той эпохи.
Далее Свифт доказывает, что Англия не предаст союзников, выйдя из войны, поскольку они уже сами предали её, втянув в бессмысленное дело. А виноваты во всём виги, не оценившие тяжесть затеянного в погоне за прибылями. В общем, доктор богословия показал, что не зря изучал риторику на примерах древних.
Виги отчаянно дискутируют на страницах газет и журналов. Градус противостояния растёт, и атмосфера становится всё более скандальной и склочной. Свифт не минует ни одного порока, ни одного промаха вигов, всё чаще переходя на личности (из-за чего ссорится с ещё одним другом — Аддисоном). Люди компромиссные или без позиции тоже получают свою долю "внимания" за то, что уклоняются от конфликта. Заодно достаётся и деистам с атеистами (чего они тут?). За один из чересчур острых памфлетов из Парламента исключают Стила. Свифта, который спровоцировал этот памфлет ничем не лучшей публикацией и был официально объявлен в розыск (все памфлеты были формально анонимными), не тронули — ведь он работает на стороне правительства.
В конце концов, тори добиваются своего. Объявленные королевой Анной досрочные выборы приводят к их большинству в Парламенте. Перед его открытием Свифт публикует памфлет в защиту мирных переговоров и тем самым фактически формирует повестку: в результате Парламент дебатирует не о самих переговорах, а об аргументах, приведённых Свифтом. В марте 1713-го подписывается сепаратный Утрехтский мир с Францией. Это полная победа тори.
Как часто бывает, это стало началом конца.
Стоило исчезнуть объединяющей идее, как выяснилось, что у лидеров тори нет больше ничего, что они могли бы предложить людям, кроме рассказов о "старой доброй Англии". Зато их тяга к власти и роскоши оказалась ничем не лучшей, чем у побеждённых вигов. В партии назревает раскол.
Харли гнёт умеренную линию. Сент-Джон опирается на Октябрьский клуб — группу самых твердолобых тори (преимущественно сельских сквайров, которые собирались в таверне "Колокол", проводя время за кружкой октябрьского эля). Они перестают общаться друг с другом, что для двух министров одного правительства весьма неуместно. Свифт пытается их примирить, работает медиатором, позволяя правительству хоть как-то функционировать. Ситуацию никак не облегчает то, что Харли всё больше пьёт, иногда заявляясь в королевские покои в состоянии, далёком от галантного или годного к исполнению государственных обязанностей.
Сент-Джон Болингброк разворачивает орудия своих газет в сторону коллеги по партии и правительству, а пресса вигов ему радостно помогает, но Свифт в этом участвовать отказывается, за что окончательно вылетает из обоймы лояльных журналистов. Вдобавок, на него зла сама королева (которая внимательно читала его публикации), ведь он сотворил недопустимую оплошность: в печатном виде посоветовал ей, кому из её служанок стоит доверять, а кому — нет.
Кстати, а как же дело, ради которого Свифт переехал в Лондон, сменил политическую окраску, перессорился с огромной частью друзей — как же налоговые льготы ирландскому духовенству? А никак! Оказалось, что тори держат слово ничем не лучше вигов, и никто не хочет отдавать деньги.
Свифт оказывается не у дел, во вражде практически со всеми сильными мира сего. Единственное, чем могут ему помочь оставшиеся друзья — выбивают место декана собора Святого Патрика в Дублине. Ближе к Лондону его никто видеть не хочет.
Тем временем в 1714-м Болингброк побеждает, и Харли уходит в оставку. Сам Сент-Джон становится новым премьером, но ненадолго. Через несколько месяцев королева Анна умирает, буквально за несколько дней до этого назначив лордом-казначеем и распорядителем на время передачи власти твёрдокаменного и неподкупного педанта — герцога Шрусбери. Тот прослеживает, чтобы новый король Георг I спокойно получил свою корону. Сторонники Претендента так и не решаются на восстание, а мятеж якобитов в Шотландии будет подавлен правительственными войсками. Харли заточён в Тауэр, где скоро и умрёт. Болингброк бежит во Францию, где открыто переходит в стан якобитов, становясь министром "правительства в изгнании" Якова ІІІ.
Свифт узнаёт об этом уже в Дублине. Он пишет больному, обвинённому в государственной измене Харли в Тауэр, предлагая считать его, Свифта, в полном своём распоряжении. "Это в первый раз я прошу у Вас чего-нибудь для себя".
Продолжение здесь