Опять в доме профсоюзов открыли кафе.

Вроде, не российское, как в прошлый раз, но все равно.

И опять заколосились экзальтированные дамы, а местами и господа — ах, как можно! Бездуховная еда, а то и простигосподи раф-кофе на месте, где был полевой госпиталь. На месте, где погибали люди. В здании, которое горело.

Там, говорят, должен быть музей! Музей всех погибших… нет, музей всех революций… нет, музей всех, кто боролся за свободу Украины. Но совершенно точно в нем не должно быть никаких кафе.

И еще вот очень людей оскорбляет, что заново заработали мелкие кафешки, где оказывали — часто последнюю — помощь раненым в том феврале. Кафешки, которые открыли тогда свои двери, убрали оборудование и составили столы, тоже должны превратиться в музей.

А то и масштабнее. Почему бы не превратить в музей весь майдан? Ходить по нему аккуратно, тихо, беспорядков не нарушать, и не забывать страдать.

Ведь люди в кафешках, в профсоюзах, на Грушевского, на Институтской погибали именно за то, чтобы никто больше не проехал на скейте по гранитному бордюру, в который въелась их кровь. За то, чтобы в центре их столицы никто больше не радовался. Не целовался. Не пил кофе. Не ел, божеупаси. Они и сами-то не ели, прямо в этом же доме профсоюзов. Не ходили там в туалет, не пели песни у костров, не жарили в новогоднюю ночь четырнадцатого мясо на огромных мангалах («Мангал — не мусорник! Пожалуйста, не выбрасывайте сюда ничего"). Не танцевали, не читали стихов, не боялись, не любили. Не мечтали, когда все закончится, прийти сюда с женой, с детьми, посмотреть на каштаны, выпить пива на веранде.

Скорее же увековечим (слово-то какое!) всех погибших и пострадавших как можно бОльшим количеством бетона. Фотографий за стеклами. Обломками брусчатки с маленькими бумажными квадратиками-номерами в стендах, похожих на холодильники с мороженым. Посадим в углу смотрительницу, определяющую, не слишком ли весело разговаривают в зале, не радуются ли перед лицом искусства. Будем привозить школьные экскурсии. Раз, а то и два, в году возлагать цветы — соблюдая порядок очереди и требуя долива после отстоя. В школьную программу включим невнятные стихи, что-нибудь про кровь, любовь, калину и батькивщину.

Обязательно нужно помнить. Никогда нельзя забывать. Я зря, наверное, иронизирую — у нас действительно короткая память. Судя по всему, противники кафе в доме профсоюзов ничего не имеют против кафе в тех домах, где умирали, откуда выводили на расстрел, в которые попадали снаряды. На строительстве которых умирали немецкие пленные. Забыли уже. Ай-ай-ай. Люди вообще много забывают. Весь Санкт-Петербург, например, на костях построенный и костями удобренный, поголовно в кафешках — бездуховная русня уже и не помнит, что во всех этих домах, съев обои, люди когда-то умирали от голода. Позабывали, и живут себе, веселятся, как ни в чем ни бывало.

Поставим же стеллы с трезубцами, разожжем вечные огни, проведем парад-другой, и непременно запретим все, что про жизнь. Превратим подвиг народа в Подвиг Народа. В главу учебника. В муху в янтаре. Место для фотографирования свадеб. Мы недостаточно страдали, но скоро это искупим.

А что в скверике памяти Небесной Сотни на набережной несколько раз в год выламывают и выкапывают деревья, рвут плакаты и воруют таблички — это не важно. Лишь бы никто никогда не съел салат там, где умирали люди.