В конце восьмидесятых я учился в интернатуре в столице Узбекистана городе Ташкент. Славный колоритный многонациональный город с его прекрасными музеями, чайханами и мечетями, Алайским базаром и конечно же облюбованным офицерьем рестораном «Зарафшан» кишащий ищущими и страждущими мадамами разного возраста, размеров и национальностей.
Учится было интересно, знание всегда сила..., но молодость и ресторан «Зарафшан» постоянно отвлекали от поглощения больших порций знаний, заменяя их не всегда умеренным количеством «Шампанского» и расположением страждущих мадам.
Естественно, рано или поздно, кто-то не смог сдать зачет с первого раза или забывал написать реферат... и за этим следовало неисбежное, но довольно сносное наказание.
Я попался на реферате по экономике. Ее у нас преподавал подполковник Вольский родом из Одесской области. Человек очень грамотный, не без юмора и очень эрудированный. Вместе с моим сотоварищем по несчастью молдаванином старлеем Серёгой он усадил нас в своем кабинете, обложил литературой и по-доброму, не предполагающему снисхождения голосом, так как бы по-отечески сказал:
«Вот что земляки, если не хотите быть отчисленными с возникающими отсюда последствиями у вас есть вечер и ночь для написания прое...го вами реферата. Дерзайте лоботрясы, встретимся утром.»
А сам ушел, заперев снаружи кабинет.
Понимая, что физически это просто невозможно, смирившись с судьбою, мы стали думать, чем же нам заняться вечером и где примостится поспать ночью. Походя по кабинету я обнаружил в шкафу для книг радиоприемник «ВЭФ». На наше счастье он был с рабочими батарейками и усевшись по удобней, мы начали слушать «Голос Америки». Шла аналитическая программа о крахе СССР.
Где-то через полчаса, мы даже не услышали щелчков замка, дверь отворилась и поступила резкая команда:
«Приемник не выключать!»
Резко вошедший Вольский подошел к приемнику и улыбаясь с подколкой, съехидничал:
«Ну что балбесы вижу уже написали, теперь наверное врагу передаете данные ваших секретных рефератов, так сказать прямо с пылу-жару? И по чем сейчас на Западе страница вашей белиберды?»
Крыть было нечем, вновь попались.
Он несколько долгих для нас секунд пристально посмотрел нам казалось в душу, а потом уже серьезно произнес:
«Да с, господа интерны, так можно и загреметь по-взрослому. Вас здесь не было, я ничего не слышал. Да, кстати, обратился он ко мне, а через сколько лет рухнет СССР, как вы думаете?»
Я опешил и не уверенно проворчал:
«Ну если верить аналитике Збигнева Бжезинского лет этак через сорок».
Он удивленно поднял брови и спросил моего друга старлея Серегу:
«А вы как считаете юноша?»
Серега как то замялся:
«Товарищ подполковник я не силен в экономике, я даже не очень то и верю, что СССР рухнет, хотя откровенно говоря, история доказывает о неотвратимости падений империй... наверное, снова замялся Серега..., лет через пятьдесят» выдохнул он.
Потом вновь немного помявшись, не веря добавил:
«Да неужто то рухнет?»...
Вольский улыбнулся, посмотрел пристально на Сергея, потом на меня, ничего не сказав пошел к двери и открыл ее. Отойдя немного в сторону, как бы пропуская нас, сказал:
„Мы уже разваливаемся, афганская наша авантюра нас и погубит. У нас народ кормить не чем, а мы в такую войну вляпались. У нас не более десяти лет ощущать себя гегемонами великой империи“.
Хитровато улыбнулся, подмигнул и притворно строго приказал:
„А ну быстро спать, завтра день тяжелый и никаких «Заравшанов».
Мы сдружились, даже прониклись симпатией, подполковник и два интерна.
Серега из отпуска привозил канистрами хорошее молдавское вино, коньяк «Белый аист». Иногда мы засиживались вечерами в кабинете нашего учителя за интересными разговорами, дискусами и спорами. Вольский был особый, не советский хват подполковник. Он был замечательный учитель и хороший собеседник. Опущу, по тому что не знаю, как он, практически ярый антисоветчик, дослужился до подполковника и не загремел под фанфары. Почему он доверял нам не сильно обремененным дисциплиной приятелям.
В общении с ним мы многое узнали, многому научились. Заговорщиками мы безусловно не были, но и советскую власть люто ненавидели. После окончания интернатуры мы разъехались по местам прохождения службы.
Прощаясь посидели в «Заравшане» вчетвером, Вольский пришел с женой. И уже при расставании, после теплых слов, пожимая друг другу руки старлей Серега так смешно и недоверчиво произнес:
«Да неужели распадется? Ведь все так стабильно...».
Да и мне, хоть и очень хотелось, но не очень верилось, что монстр СССР такой злой и страшный, утыканный ракетами и укомплектованный тупоголовыми идеологически охмуренными винтиками, с кажущейся незыблемой стабильностью уснувшего всеобщего вечного рабства, когда-то прекратить свое существование.
Иллюзия стабильности — очень мощный вид инерции, считает Александр Хоц. Ты ходишь в магазины, на работу, бытовой мир вокруг тебя функционирует, люди пассивны, а власть располагает огромным силовым аппаратом, — и этот порядок вещей кажется вечным.
Инерция жизни мешает увидеть реальный исторический процесс, внутри которого ты живёшь, не замечая этого глубинного потока. Если бы в 1983 году мне сказали, что через десять лет страны под названием СССР не будет на карте, я бы рассмеялся и покрутил пальцем у виска.
В советском быту ничто не о говорило о грядущем развале. В заводской столовой (я работал в небольшой газете) я ставил на поднос вкусные тефтели с картофельным пюре, в продажу «выбрасывали» кур и банки растворимого кофе, под новый год были мандарины на «развалах», а в любимых «канцтоварах» лежали французские ручки bic и стояли югославские печатные машинки.
Конечно, дефицит давал о себе знать — и за хорошей колбасой надо было ехать в Москву, но холодильники в 83-м году не стояли пустыми, телевизор был «членом семьи», сериалы, «голубые огоньки», «Соломенные шляпки», прекрасные комедии, «международные обозрения» с любимыми журналистами — добавляли ощущения стабильности. Зорин красочно рассказывал о Гарлеме, Бовин — о кризисе НАТО, а Потапов из Парижа о «мутных водах Сены».
И тем не менее, мы жили внутри агонизирующей системы.
Но порядок вещей казался незыблем, как и советская власть. В страшном сне нельзя было представить, что люди могут выйти на улицу без партийной санкции (да и кто бы их туда позвал?).
Инерция стабильности лишала ощущения истории. Хотя сейчас прекрасно понимаешь логику распада: советская система шла к пустым прилавкам и давно была банкротом. Перестройка лишь ускорила неизбежный финал.
Знакомый инженер однажды пошутил: «Если мы технически отстанем от американцев, то сюда придёт американский сержант и наведёт порядок». Я оценил «шутку юмора», но она казалась абсурдом. Помню, мы стояли в секретном цеху «ферросплавов», юный инженер (и кажется, «афганец») с сомнением смотрел на юношу с блокнотом, словно понимая уровень возможностей нашей пропаганды.
Но до меня не доходило, что огромный СССР, утыканный ракетами, «Варшавский договор» и миллионные майские демонстрации с портретами и флагами — могут просто взять и исчезнуть.
До сих пор не понимаю: как можно было ошибаться и не видеть очевидного? Как мне удалось проморгать развитие событий?
С тех пор я знаю цену социальным миражам и больше доверяю исторической логике. В отличие от СССР, путинизм не воспринимается как долгожитель, но Россия в нынешних границах почему-то считается вечной. Хотя имперская природа государства — это почти полная гарантия распада.
Через 20 лет, скорее всего, мы будем жить в других границах (или в ряде стран, по-разному интегрированных в западный мир), расставшись с Крымом и Кавказом, а может быть, и с частью восточных земель. «Северные территории» вернутся в японскую «гавань», а Кёнигсберг — в немецкую. (Всё же великий Кант не должен лежать в земле, названной в честь «дедушки Калинина»). Я уж молчу о том, что страна, усеянная чекисткой и дзержинской топонимикой, не имеет морального права на долголетие.
В 90-х российское общество радостно отказалось от идеологии — ради материальных благ и западных возможностей, продав советские «ценности», которым годами клялось в верности. И «продажность» российского социума (в позитивном смысле слова) — рождает надежду на подобный сценарий и в будущем. При опустевших холодильниках (а это неизбежно) «скрепы» и «вставание с колен» моментально теряют свою актуальность.
Но вытаскивая нищую Россию из очередной ямы, вряд ли Запад проявит ту же беспечность, веря в силу «обновления» и позволив советской «элите» вернуться к имперским амбициям.
Ни ядерный щит, ни мощный КГБ, ни тотальный партийный контроль — не спасли СССР от развала, в силу полной неэффективности политической системы.
Путинизм идёт по тому же пути. Закон, карающий за «призывы к отторжению территорий» только подтверждает реальность этого сценария.
Никаких иллюзий о стабильности режима (как и России в целом) быть не должно. Это умирающее образование (вымирающий социум), проигравший всё, что можно проиграть в конкуренции с Западом.
Агония может длиться десятки лет, но конечный результат — мне, как бывшему советскому человеку, совершенно очевиден.
Иллюзия стабильности меня больше не обманет.
